СМЕРШ времени. «Чистильщик» из будущего
Шрифт:
– Чего задумался, Федор?
– Думаю, как назад выбираться.
– Может, у меня останешься? Ваши все время наступают, глядишь – через неделю-две никуда идти и не надо будет – рисковать. Здесь их встретишь.
– Невозможно. Спросят ведь – что две недели делал, почему бездействовал?
– Ты мужчина, раз так решил – действуй. Когда уходишь?
– Сегодня – сейчас.
Эльжбета пустила слезу.
– Ну почему так? Только познакомишься с порядочным мужчиной, как сразу его теряешь?
– Жизнь – штука сложная.
– Ты женат?
Я отрицательно покачал
– Мне скоро на работу – пойду, соберу тебе поесть в дорогу.
Она завернула в пергаментную бумагу кусок вчерашнего мяса, пару вареных яичек, полбуханки хлеба.
– Вот, кушай и вспоминай меня. Ты ведь даже не обещаешь вернуться, медведь.
– Служба такая. Откуда мне знать, где я буду через месяц или два. Может, меня к тому времени и в живых уже не будет.
– Не говори так, лучше поцелуй.
Я нежно поцеловал ее в губы.
– Не так!
Эльжбета горячо меня обняла и крепко, почти до боли, впилась в мои губы.
Уложив сверток с продуктами в ранец, я натянул сапоги, надел пилотку, повесил на плечо автомат. По старой привычке попрыгал.
– Федор, – не знаю, как тебя зовут на самом деле, – пока поезда ходят, езжай поездом до Варшавы, а там уж – по обстановке.
– Спасибо. Желаю тебе удачи.
Долгие проводы – лишние слезы. Я вышел и пошел к вокзалу не оглядываясь.
Ехать в Варшаву поездом заманчиво, только есть одно «но» – нет сейчас в Варшаве власовских частей. Я там буду как белая ворона. Можно спороть нашивку на рукаве, в остальном форма – как у солдат вермахта. Но документы у меня на власовца, языка не знаю, так что удаление нашивки с рукава сути не меняет – это до первого патруля или КПП. И еще одно меня напрягало. Первый Белорусский фронт наносил удар в направлении Лодзь – Познань, а я сейчас находился в полосе действия Первого Украинского фронта, который шел на Ченстохов, фактически – на Гливице, где я сейчас был. При счастливом стечении обстоятельств, если мне удастся перейти фронт, хотелось бы сделать это на Первом Белорусском. Там я знаю многих командиров, а отделы СМЕРШа – и вовсе как свои пять пальцев.
При переходе же в полосе Первого Украинского фронта возможны неприятные последствия. Я во власовской форме, документы настоящие, власовские. А на фронте эсэсовцев и наших бывших, перешедших на сторону немцев – тех же власовцев, украинцев из дивизии «Галичина», – не жаловали, расстреливали сразу. И слова сказать не успеешь, как шлепнут. А если и доведут до особиста, так отмутузят изрядно. И особист может словам не поверить: до Москвы далеко, связь плохая – проще расстрелять. Потому и опасался.
Я добрался до вокзала, уселся на лавочке. Дела до меня никому не было: народ сновал туда-сюда, нагруженный сумками, чемоданами, баулами. Чувствовалась нервозность. В основном люди ехали на поездах в западном направлении, стараясь убраться подальше от наступающего вала частей Красной Армии. Кто-то боялся небылиц о зверствах Красной Армии, кто-то реально боялся расправы, чувствуя за собой грехи в виде работы на немцев или сотрудничества с ними. Вот и торопились, чуя, откуда ветер дует.
Все-таки я решил ехать поездом – пешком уж очень далеко было, и риска не меньше; потом сойти перед Варшавой на какой-нибудь маленькой станции или просто спрыгнуть с поезда.
Я дождался, когда подойдет поезд до Варшавы, сел и снова прикинулся спящим. Пассажиров было немного, к тому же половина – в военной форме. Но контролеров не было.
Часа через три я подошел к расписанию. Так, в Варшаву поезд прибывает в четыре утра, перед столицей остановка будет в три двадцать. Вот здесь мне и следует выйти из поезда. В Варшаве на вокзале патрули будут – вылавливать дезертиров, уклоняющихся от призыва во вспомогательные части или на трудовой фронт поляков.
Я снова сел в угол, да и задремал по-настоящему.
Проснулся от толчка. За окном в темноте проплывали станционные постройки. Кинул взгляд на часы. Е-мое! Три тридцать! Моя станция! Проспал! Я вскочил и кинулся бегом из вагона, провожаемый удивленными взглядами редких неспящих пассажиров. С подножки соскочил на ходу, но на ногах устоял.
Подошел к зданию вокзала, прочитал вывеску – Прушкув. Все правильно, следующая остановка поезда должна быть – Варшава.
В здание вокзала я заходить не стал. На улице промозгло, если патруль и есть – то внутри, греются. Прошел по путям, и когда станционные постройки закончились, вышел в поле. Теперь мне – на восток. В поезде удалось отдохнуть и вздремнуть, потому шагал быстро. И еще одна причина была – холод. На мне была легкая курточка, в поле – ветрено, и только быстрая ходьба не позволяла замерзнуть.
До восхода солнца успел, по моим прикидкам, пройти километров десять-двенадцать. Надо мной, хорошо видимые в первых лучах восходящего солнца, проплыли наши бомбардировщики Пе-2. Хорошо летчикам! Не надо пешком топать, пыль глотать. Час полета – и ты на аэродроме. А мне пешком – и не один день.
Я вышел на дорогу. По ней идти было несравнимо легче.
Прошагал около километра и увидел на обочине мотоцикл с коляской. Немец-водитель возился с мотором. На каске блестели очки-консервы, лицо пыльное, лишь светлые круги вокруг глаз. Увидев меня, он насторожился и взялся за автомат, но, разглядев при приближении мою форму, успокоился и бросил автомат в коляску. Несколько раз нажал ногой на кик-стартер. Мотор чихнул, но не завелся. Тут и я подошел.
– Камрад … – и дальше по-немецки.
Да я и без слов понял, что подтолкнуть надо.
– Я-я, – отвечаю ему, а сам стараюсь не повернуться к нему левым боком, чтобы он нашивку РОА на моем рукаве не увидел.
Немец уселся в седло, а я, пользуясь, моментом, рубанул его ребром ладони по шее. Немчик обмяк и завалился на руль. Я снял его с мотоцикла и оттащил подальше – в кусты. Там обшарил. В нагрудном кармане пакет бумажный засургученный обнаружил. Вскрывать не стал – все равно по-немецки читать не умею. Надел поверх своей пилотки его каску с очками. А ведь немец-то одного со мной телосложения. Снял с него куртку, надел на себя и застегнул на все пуговицы, а свою зашвырнул подальше в кусты. С виду я теперь немец, одно плохо – языка не знаю.