Смерть цвета бейсик

Прост Александр

— Чего рассказывает? — генерал Кеша уселся на стол в полуметре от меня и покачивал пухлыми ножками, не достающими до пола.

Полковник торопливо вытащил из нагрудного кармана ручку-планшет, нажал, включая голографический экран, пробежал по иконкам пальцами, вызывая текст, и протянул Кеше. Тот пробежал несколько строк, соскучился, и вернул планшет обратно.

— Давай, своими словами. По сути только.

Полковник вкратце пересказал.

— Смешно. Дядя, ты прям юморист. Слушай, я человек занятой, давай кратко и по делу. Кто с тобой был в Министерстве, чего вы там делали, я не спрашиваю, потому что знаю. И пасынок твой, и второй, забыл как его, у нас — поют как

птички. С их слов ты выходишь самый главный террорист и мерзавец. Хочешь поправляй, не хочешь — твое дело. А вот что мне действительно нужно узнать: каким образом Михаил Натанович Беркович осуществлял планирование, руководство и финансирование вашей преступной группы? Расскажешь, и я, я! — подчеркнул он, подняв указательный палец, — гарантирую тебе максимум десятку в трибунале, даже без конфискации. Через пять лет выходишь по амнистии веселым и окрепшим на свежем воздухе. Идет?

Пока он болтал, мне пришла в голову роскошная идея. Можно подхватить со стола тяжелый на вид стилус и поглубже вогнать в еще целый глаз, или одна ладонь на затылок, другая на подбородок и резко повернуть. Терять мне все равно нечего, от контр мало кто выходит. Даже с обвинениями много мягче моих люди гарантированно пропадают навсегда. А пять лет и амнистия это у них, похоже, такая профессиональная шутка. Я примерился к своему, наверно, последнему и уж точно совершенно этически бесспорному поступку, подобрал для толчка ноги, но он, словно что-то почувствовав, двинул вокруг стола.

— Херню ты, Кеша, затеял. Натаныч тебя с говном съест, — сказал я в приступе разочарования.

— Ты, придурок, — самый здоровый из свиты двинулся ко мне, за ним с задержкой потянулось еще двое.

— Тссс! — Кеша снова поднял палец, — спокойней, братцы. Смотри, Коля, ты человек бывалый, опытный, ты ж знаешь, что все нам скажешь? Ну, хочешь, я тебя с ребятами оставлю поболтать? Или обойдемся без грубостей? Как думаешь?

Полковник нагнулся к его уху и зашептал.

— Успеешь со своим протоколом, — недовольно поморщился Кеша.

Полковник снова зашелестел.

— Какой суд? Что ты бредешь? — послушал шелест. — Кто? С ума что ли сошел? Набери-ка мне, — кивнул одному из своих, — ну этого, Казимирова.

Кеша выхватил из рук телефон, украшенный бриллиантовой спиралью, и бормоча: «Да, Иннокентий… Как же?.. Кто?..» вышел в коридор. В кабинете остались юноши сопровождения, пытавшиеся грозно посматривать, и полковник с мягкой улыбкой на безмятежном лице. Полковник (надо все-таки узнать, как его зовут), формально не сказав ни слова, передал мне информацию, важнее не придумаешь. Он толково оценил ситуацию, сыграв на темпераменте и гоноре генерала Кеши.

Существовало единственное объяснение. Меня, совершенно неправдоподобно, отправляли по обычной судебной процедуре. Это означало адвокатов, жалобы, прессу, состязательный процесс, ток-шоу в русской редакции «Центрального телевидения Китая», круглые столы на иммигрантских каналах, это означало, что высаживать мне почки вот так запросто не выйдет. Систему трибуналов как раз и ввели, избавляясь от лишнего шума и суеты. Человек пропадал, и все заканчивалось, разве что через год появлялся фильм-агитка о дьявольских злоумышлениях и сатанинских преступлениях. Комитет, естественно, стремился подвести под антитеррористические трибуналы что угодно, до налоговых преступлений включительно (финансирование террора). Из профильных в суды попадали исключительно дела с особо мерзким задником. Например, прошлогоднее, когда вместо оккупационного конвоя подорвали автобус с детьми, или вятское, где местные герои сосредоточили основную деятельность на наркоторговле.

Изумление

Кеши было справедливо и понятно. Формально подсудность определяла прокуратура, но фактически — кто их спрашивает? Ни при каких обстоятельствах генеральный прокурор Казимиров и его подчиненные против Комитета и Кеши пойти не могли. Значит, решение принял кто-то страшнее Кеши. Таких немного. Сам президент, но этого быть не может, Кеша бы знал. Глава Комитета тоже исключается. Вот предыдущий был человек решительный и страшный, за что, по упорным слухам, и пострадал. Молва, справедливо или нет, относила громкое убийство на Кешин счет. Новый — пугливая аппаратная крыса из затхлых архивов служит полупрозрачной ширмой для Кеши, скандально молодого для формального назначения. Оставались американцы.

Кеша появился в дверях, что-то пробормотал, и свита потянулась из кабинета. Одного, долговязого и сутулого, он остановил движением ладони, бросил несколько тихих фраз, и тот остался со мной и полковником.

— Вернемся к допросу, — долговязый сел напротив.

— Вы, извините, не представитесь? Просто для удобства.

— Капитан Фокин Петр Сергеевич, следователь по особо важным делам.

— Петя! Да я ж тебя знаю! Ты же с моим сыном в один детский садик ходил! Сколько лет!

— Я из Воронежа, — хмуро сказал юноша.

— Петя, прекращай, я тебя прекрасно помню. Ты еще все время писался на прогулках.

— Слышь, клоун. Ты дотрендишься! — Фокин покраснел и сжал кулак.

Сдерживаемая улыбка прорезала складки на щеках полковника, он был, очевидно, доволен. Бывалые кадры Комитета ненавидели, конечно, Кешу с его молодой шпаной.

— Петя, вы выросли таким грозным мужчиной… Я просто боюсь с тобой говорить без адвоката.

— Какой тебе адвокат?!

— Я бы предпочел Кетмана Григория Львовича. Думаю, он максимум в пяти минутах ходьбы. Могу дать телефон.

Беседа прокрутила несколько заведомо бесплодных кругов. Я отказывался отвечать без адвоката, Петя пытался меня переубедить, без особого пыла, надо сказать, убого мотивируя «вам же лучше будет», полковник вяло поддакивал. Наконец, попросили конвой.

— Куда его?

— В Ялту.

— Руки протяните, — мне защелкнули наручники.

— Он что, у вас без наручников был? — явный испуг мне понравился.

— Вот, Петя, ты и в детстве был невнимателен.

Под Ялтой явно не имелся в виду крымский курорт, но спросить значило только порадовать упырей. Камера оказалась грязной бетонной коробкой метр восемьдесят на полтора. Ни нар, ни унитаза — ничего. Судя по оттенкам вони, именно унитаза тут особенно не хватало. Честно сказать, оставшись один, я почувствовал некоторое облегчение, во всяком случае встреча с дрессированной стаей уголовников пока откладывалась.

Я не сразу понял, что в камере жарко, градусов шестьдесят, наверное. Вдобавок над головой с диким визгом включался и скрежетал механизм, замирал на минуту-другую и снова оживал. Чуть выше моего роста камеру перекрывала решетка с частыми ячейками, повыше горела тусклая, грязная лампочка. Щурясь от света, я разглядел под потолком трубы и гудящий насос. Работала система рециркуляции, разгонявшая горячую воду по зданию, иначе приходились бы долго ждать, пока из крана в каком-нибудь дальнем кабинете пойдет теплая водичка, а холодной, видимо, смывать кровь не так забавно. Воздух в каморке прогревали трубы без изоляции, грелся сам насос, в маленьком, хорошо изолированном помещении, где вентиляция ограничивалась щелью под дверью, этого хватало для душегубки. Смекалка и не шаблонное мышление превратили утилитарное техническое помещение в чудесную, весьма оригинальную камеру пыток.