Смерть, как непроверенный слух
Шрифт:
– Да ну его, мудака!
Не нравилось мне, что президент так много ругается и, в особенности, что все у него оказываются мудаками, за исключением собственной жены, которая тщетно пыталась тем вечером перед беградской премьерой "Андегрунда" до него дозвониться. Думаю, он не хотел отвечать, считая меня недостойной Мирьяны Маркович и своего сына Марко компанией.
Гуляем мы с Сенкой в жаркий денек в сторону скамейки у туннеля. Октябрьское солнце жжет как августовское. Глобальное потепление в действии, озоновые дыры в небесах. Теперь Сенка уверена,
– Ну и чей ты человек, скажи своей маме?
– говорит Сенка с улыбкой, и я отвечаю:
– Ничей!
Сенка останавливается, в изумлении:
– Как так ничей, разве не мой?
– и я поддерживаю шутку:
– Так вроде же Милошевича?
– Какой же ты балбес, Боже правый, только-только вроде разобрались, и ты опять со своей путаницей. Тебя вообще хоть что-то кроме политики интересует?
– Ну, раз Мурата не интересовало, не интересует и меня!
– и мама стоит, слегка всхлипывает, потом улыбается и целует меня.
И мы расстаемся, меня везут в аэропорт, а Сенка машет на прощанье и ковыляет к сломанной скамейке, где они с Муратом сидели и коротали свои беженские дни.
Она курила "югославию", а он озабоченно смотрел вдаль и боялся третьего инфаркта, который означал его конец. К сожалению, очень скоро произошло именно то, чего все мы так боялись. Умер он от третьего инфаркта, в самом начале боснийской войны, а Сенка осталась верна их старой привычке и продолжала приходить на то же место, садиться на скамейку и сразу же закрывать глаза.
Перед глазами моей мамы появляется отец:
– Сколько будет еще этот Ельцин гробить самую сильную армию мира, есть ли у этого человека совесть, да и вообще он что, ненормальный, что ли?
– Бог с тобой, Мурат, мне-то откуда знать?
– Так нечего тут, Сенка, знать, все видно даже женским невооруженным глазом!
– Найдутся у меня дела поважнее, чем смотреть, как Ельцин гробит Россию!
– Ничего ты, Сенка, не понимаешь, если такая великая сила исчезнет, все полетит к чертовой бабушке, нельзя русским погибать!
– А что поделаешь, когда тобой правит пьяница типа этого Ельцина, то ничего другого и не остается, кроме как пропасть!
– Да чего ты заладила: пьяница да пьяница, на что это ты все намекаешь, хватит уже меня оскорблять?!
– Кто это тебя оскорбляет?
– Ты, тем что все время талдычишь про алкоголь!
– Ты, Мурат, кабы не алкоголь, сидел бы сейчас со мной.
– Смотрю я, Сенка, никогда
– И слава Богу, что не понять.
– А Эмир где?
– спрашивает мой отец примирительно, а Сенка говорит:
– Мотается со Стрибором, играют где-то.
– Стоит ли ему на этой гитаре бренчать, уже ведь не мальчик!
– Слушай, не так уж это и глупо. Так у него Стрибор всегда под присмотром, знаешь, какая сейчас молодежь, а Стрибор весь в тебя, непоседа!
– А Майя приезжает?
– Навещала на Новый Год, всю жизнь отдала детям, растит Дуню как принцессу!
– Правильно Мишо про Дуню сказал, слава Богу, что в семье родилась настоящая барышня! Чудно все таки, когда в семье есть барышня! Барышни, они же матом не ругаются, ботинок не носят и, ясное дело, не пьют пива! Неужто прямо вот такая?
– Еще краше, на французском болтает, как на сербском! Эмир говорит, книжки пишет, как настоящий писатель!
– Ну, слава Богу. А как Мишо?
– Хорошо, все рыбачит целыми днями на Дунае, а Лела, как обычно, путешествует, вот ведь неугомонная, и как у нее подошвы не сотрутся?
Отец внезапно замолкает и Сенка тревожно спрашивает:
– Ты здесь еще, Мурат?
– Здесь я, моя милая. Осточертело мне тут совсем, прямо каторга.
– Слушай, Мурат, что расскажу. Сегодня ночью заснула я пораньше, а ты являешься и зовешь меня к себе.
– А ты, что ты мне ответила?
– Что не готова еще отправиться к тебе, но уж когда до тебя доберусь, никогда тебя больше не оставлю! Дорогой ты мой, ты потерпи еще, кончится когда-нибудь и это!
– Думаешь, так?
– Должно быть так, ни одна каторга не длится вечно!
– Но смерть длится, моя Сенка!
– Ничто не вечно, ты просто потерпи.
Сказав отцу эти слова утешения, моя мама подбирает со скамейки свой инвентарь курильщика, засовывает все это в сумку и идет к туннелю, по которому когда-то пролегала колея узкоколейки. Солнце, которое я видел из окна боинга компании JAT, следовавшего по маршруту Белград-Париж, тепло его, которое я чувствовал в самолете, согревало и туннель, по которому, на пути домой на Норвежскую 8 пробиралась Сенка. Тень ее увеличивалась, пока совсем не растворилась во тьме туннеля, и старушка начала приближаться к выходу с другой стороны, где какие-то дети, с милым гомоном, гоняли мяч, поднимая облачка пыли. Я же, летя на высоте десяти тысяч метров, чувствовал тепло солнца и думал о том, как все же вдохновенно мой отец выразился о смерти, сказав: