Шрифт:
Шлёп…
Кап…
Шлёп…
Кап…
Шлёп…
Влажные шаги в коридоре звучали всё громче. Всё ближе и ближе они были к палате. Мокрая кожа с хлюпом отвратительным, холодным, проникающим через уши прямо в мозг, касалась липкого линолеума. Будто какой-то злой шутник в полутьме больничной ночи швырял на пол гниющую ветошь, поднимал и снова кидал, разбрызгивая капли по полу.
Шлёп…
Кап…
Шлёп…
Шлёп…
Кап…
Пациент тихо заскулил и свернулся в клубок на жалобно скрипнувшей пружинами койке. Он подтянул колени к груди и
Шлёп…
Шлёп…
Звук мокрой поступи остановился. Как всегда, напротив одной и той же палаты. Пациент зажмурился так крепко, что веки и воспаленные глаза заболели. Он задрожал крупной дрожью, вцепился расцарапанными пальцами в края одеяла. Его пересохшие, искусанные губы сипло шептали: «Прошу! Умоляю! Уходи! Оставь меня! Кто-нибудь… уберите её…».
Пошарпанная дверь в одиночную палату медленно, с протяжным скрипом открылась. Больной готов был кричать от ужаса, но знал: голос снова его подведёт. Как всегда. Как и каждую ночь.
Каждый раз, когда во тьме звучал этот скрип, и беловатая полоса от ламп дневного света из коридора ложилась на пол, разрезая синюю темноту комнаты, пациент надеялся, что хоть кто-то из персонала услышит эти шаги, этот шум и придёт! Войдёт санитар, включит свет – и кошмар рассеется.
Никто не пришёл и в этот раз.
Шлёп…
Шлёп…
Кап…
Дверь снова протяжно запела, закрываясь. Замка не было. Ручку отпустили. Она вернулась в горизонтальное положение с громким щелчком, в пустой темноте прозвучавшем, словно удар кнута.
Пациент сильнее подтянул одеяло к лицу. Тело свело напряженной судорогой так сильно, что даже пальцы на ногах скрючились до боли.
Прикосновения мокрой кожи к полу, шлепки шагов и звук тяжелых разбивающихся капель были всё ближе и ближе к кровати.
Шлёп…
Кап…
Шлёп…
Больной не мог видеть сквозь закрытые веки и толщину одеяла, но он каждой клеточкой тела ощущал, что в темной, пустой больничной комнате он снова не один. Его изрядно поредевшие и поседевшие волосы на голове встали дыбом, словно натянув кожу на покрытом холодным потом затылке. Нос уловил мокрый запах тины и омерзительную, сладковатую вонь гниющей плоти.
Пружины койки застонали под тяжестью второго тела. Мужчина ощутил около своей щиколотки колено гостьи. Она оперлась на кровать и склонилась над пациентом.
Несмотря на прослойку одеяла между больным и его посетительницей, ногу мужчины чуть не свело от мокрого холода, проникнувшего через толстые слои ткани.
– Н-н-е-е-т, умоляю, – тихо прорыдал он, когда понял, что край одеяла чуть приподнялся. Тонкая, влажная, холодная, как лёд, рука гостьи по-паучьи пробралась под его защиту. Липкие подушечки пальцев коснулись его кисти, проверяя, на месте ли кольцо.
* * *
– Вы, кхых, – Жора полупьяно сглотнул, – шли к этому целые ДЕСЯТЬ ЛЕТ!
Выкрик потонул в нестройном хохоте и аплодисментах гостей. Неверная рука подняла наполненный до краев бокал, салютуя в честь связавших себя узами брака друзей. Наташа взяла тонкими пальчиками ножку своего фужера и сделала вид, что хочет отпить. Может, это поможет сделать так, чтобы Жорик заткнулся уже и сел!
Дурацкое напоминание про десяток лет снова породило новые переглядывания, перешептывания и смешки гостей. Некоторые, не стесняясь, глядели на пару с ехидными ухмылками. Патологическая неверность жениха и прилипчивая любовь невесты, больше похожая на одержимость, давно стали причиной злоехидных рассказов и насмешек в кругу друзей.
Наташа крепко стиснула ладонью в тоненькой капроновой перчатке колючую ткань белой пышкой юбки. Что ж, спустя годы измен, расставаний, слез, эпичных возвращений с осыпанием ванн и кроватей лепестками роз, заламываний рук и истерик они с Гошей наконец-то поженились! Теперь он принадлежит ей и только ей!
Иначе зачем, когда зачитывали клятву?!
Невеста опустила голову так, что крупные завитые локоны упали на грудь и лицо. Её губы, густо накрашенные темно-красной помадой, скрывающей язвочки от бесконечных укусов, растянулись в победной улыбке. Теперь она стала его женой, и Гоша исполнит свою клятву, да-да… Ничто и никто не отнимет его! Больше не нужно шататься по ночам по мокрым улицам, заглядывать в каждое злачное место и вырывать волосы этим шлюхам. Больше не нужно доказывать своё право на этого мужчину!
– Ой! – поднявшийся с места Гоша неосторожно качнулся и почти завалился бедром на Наташино острое плечо. Прямо её в тарелку сверху плеснуло – Гоша наклонил свой бокал, и теперь Наташин салат был щедро полит коньяком. – Н-натах, прости, пожалуйста! Санёк, я сейчас себе ещё налью и подойду!
Гоша помахал официанту. Тот поспешил убрать от невесты испорченный ужин и удостовериться, что платье не пострадало. Наташа разжала напряженную кисть, отпустила изрядно помявшиеся слои юбки, вытянула правую руку перед собой. На безымянном пальце под полупрозрачной белизной перчатки поблескивало долгожданное кольцо. Невеста покрутила запястьем, глядя, как переливается свет на металле.
– М-да-а…, – протянула Анна и покачала головой, глядя на невесту. В сантиметрах от Наташиного лица, чуть не задевая её по носу, сновали руки официанта, убиравшего тарелки и вытиравшего брызги коньяка. Впрочем, молодая была поглощена созерцанием своей правой руки.
– Что не так? – Андрей отложил вилку и погладил сжавшуюся в кулак ладонь жены. Анна кивком указала на невесту.
– Он перед церемонией утром распинался, со сколькими успел переспать за одну только прошлую субботу, а она кольцом любуется!
– Брак на букву «Б», Анют! – пожал плечами Андрей и подцепил вилкой тонко отрезанный кусочек лосося с подноса. – Наташа любит его. Было бы плохо – давно бы ушла.
– Она не полюбила, она головой тронулась, – Анна красноречиво посмотрела на свой пустой фужер. Андрей протянул руку за бутылкой вина, – посмотри на это лицо – как одержимая сидит!
Ну что ты предлагаешь? – закатил глаза Андрей и наклонил бутылку горлышком к фужеру. – Думаешь, мы зря деньги подарили? Надо было сертификат на посещение психиатра?