Смерть, о которой ты рассказал
Шрифт:
Не знаю, сколько времени я просидел вот так в кресле, борясь со сном. Вдруг я услышал неуверенное поскрипывание. Удивительно, как скрипит прекрасно смазанная дверь ночью.
— Ну вот, — сказал я себе.
Скользящие шаги, о которых я скорее догадался, чем услышал, приближались к моей двери. Я старательно, немного громче задышал, делая вид, что сплю. Скольжение, а может это было шуршание ткани, затихло… Послышался щелчок замка, скрип дверных петель. И затем чуть уловимое — но я знал, что он раздастся — шушуканье…
Тогда я открыл заднюю
Зеленый огонек, показывающий интенсивность звука, зажегся и начал мерцать в темноте. Это слова, которыми обменивались Мина и ее сын, заставляли дрожать зеленый огонек. Охваченный волнением, я долго смотрел на него. Иногда он останавливался, затем снова начинал мерцать, снова останавливался и снова начинал работать. От всего этого хотелось выть…
На чердаке было душно, пахло пылью и старыми вещами. Под черепицей нечем было дышать. Я возвратился в свою комнату, оставив магнитофон делать грязную работу стукача.
На этот раз вместо того, чтобы сесть, я подошел к окну и выкурил сигарету. Когда она догорела, я зажег другую. Так прошло больше часа. Я смотрел на спящую природу, и ночной холод заставлял меня дрожать. А может, это была тревога?
Наконец Мина возвратилась в свою комнату, и я снова поднялся на чердак, чтобы выключить магнитофон. Мое любопытство было таким сильным, что я хотел прослушать запись сразу же, но для этого нужно было принести аппарат в комнату и отключить микрофон. А это был риск привлечь внимание Доминика.
Терпение! Лучше дождаться завтрашнего утра.
Трудно представить более грустно-комическое зрелище, если можно так выразиться, чем Мину, с сосредоточенным видом отсчитывающую капли воды в стакан с водой! Но самое невероятное, что она еще нагло скорчила гримасу, поглощая это питье.
— Противно? — спросил я.
— Ты не можешь себе представить. Нет, я представлял, представлял, но не показывал виду. Завтрак подходил к концу. Доминику уже надоело копаться в земле, и он поставил свой мольберт в соседнем лесу, чтобы приступить к созданию очередного шедевра.
Я встал из-за стола. С тех пор как я открыл глаза, то думал лишь о магнитофоне и его таинственном содержимом. Я разнесу его внутренности, как копилку, чтобы вытряхнуть из него слова.
— Что ты собираешься делать утром, Поль?
— Хочу навести порядок на чердаке. У меня еще много нераспакованного барахла в чемоданах.
— Что тебе приготовить на обед, дорогой? Ты знаешь, что сегодня день мясника?
— Как тебе будет угодно…
Не о такой ли жизни я мечтал? Не такие ли фразы создают впечатление безобидной и благополучной жизни? И однако…
Она подошла ко мне, чтобы поцеловать. Но я резко отстранился,
— Ты не хочешь поцеловать меня, Поль? Я сжал кулаки.
— Ну что ты…
Ее губы не имели привычного вкуса.
— Ладно, — вздохнул я, — пойду поднимусь.
К счастью, на двери чердака была защелка, и я не опасался быть застигнутым врасплох. Дрожа, я включил магнитофон и стал ждать. Аппарат бесстрастно начал крутиться с фразы:
«.., о чем-то подозревает».
Молчание, затем насмешливый шепот Доминика:
«Ты думаешь?»
Странный шум, который мог быть и поцелуем. И звучный голос Мины (наиболее различимый) сказал:
«Во всяком случае, будь осторожен, не противоречь ему…»
Ему, то есть мне!
Наступило более продолжительное, чем раньше, молчание. Я его видел по зеленому индикатору. Оно проявлялось в неподвижности огонька. А затем магнитофон воспроизвел звуки, но это была не речь. О нет! Только шум…. Шум, который я знал, который узнавал… Звуки, которым я вначале не поверил. Звуки, которые издают мужчина и женщина, совокупляясь. Были слышны скрип матраса, вздохи, краткие восклицания… Прерывистое дыхание, поцелуи… Вся ярость неистовой любви.
Я не поверил своим ушам. И, однако, ошибки быть не могло. Это прослушивание было невыносимым. Но, по мере того как длился небольшой сеанс, я понял другую ложь, объяснявшую в какой-то степени все остальное: Мина не была матерью Доминика. Мина была совершенно молодой женщиной. Любовницей парня… Она присвоила себе другое имя, чтобы выйти замуж. Вдвоем они пустились в самую безрассудную авантюру. Я женился на ком-то, кто не существовал или же ничего не знал об этом браке…
После звуков любви наступила долгая тишина. Я решил, что магнитофон открыл мне весь секрет, но в тот момент, когда я собрался его выключить, снова начался разговор:
«Мне нужно возвратиться в свою комнату!»
«Но у тебя еще много времени, моя крошка!»
Его крошка!
«Нет, так будет благоразумнее. У этого идиота очень чуткий сон».
Вы не поверите! Но это оскорбление было для меня еще более невыносимым, чем все остальное. Продолжение я упустил, настолько сильный охватил меня гнев. Я должен был перекрутить бобину, чтобы прослушать еще раз.
«… Нет, так будет благоразумнее. У этого идиота очень чуткий сон».
«Возможно, если бы он застукал нас в процессе…»
(Тут следовало слово, которое правила приличия не позволяют мне повторить.) «.., мы убедили бы его, что лечим ревматизм суставов».
Она засмеялась. Этот смех изобличил ее презрение ко мне. Он был хуже всех бранных слов, отвратительнее.
Доминик подлил масла в огонь:
«Этот парень, наверное, совсем слепой, если верит в твои сорок лет Такая прекрасно сложенная мамочка! Сволочь! Наверное, мама ему никогда не рассказывала…»
Затем раздался страстный поцелуй, тихий шорох открываемой двери, которую она, видимо, приподняла, чтобы та не заскрипела.