Смерть пэра

Марш Найо

— Мой дорогой Габриэль! Это же смешно! Каких таких гостей мы принимаем?

— У тебя деньги утекают как вода! Почему бы девочкам не вести хозяйство? Многие знакомые девушки сами ведут дом. Хозяйственные, конечно.

— Фрид собирается на сцену.

— Пф-ф! — фыркнул лорд Вутервуд. — То, что она нам тут продемонстрировала, можно считать образчиком ее искусства? Заголять ноги и томно обмирать в чужих шарфах, словно подыхающая утка в грозу?

Роберта почувствовала, что Фрида вся закаменела от ненависти. Стивен и Колин засунули в рот кулаки, чтобы не смеяться. Плюшка хрюкнула и получила свирепый тычок от Генри.

— …могу тебе сказать, Чарльз,

что я и сам сейчас нахожусь в достаточно стесненных обстоятельствах. «Медвежий угол» просто убийственно дорого содержать. Меня обложили налогами по уши. Похоже, что мне придется закрыть дом в Лондоне. Ты даже не можешь себе представить, какие тяготы приходится нести человеку моего положения. Вспоминая, чем все это в конечном итоге завершится, я иногда спрашиваю себя, за каким чертом я так стараюсь!

— Не вполне понимаю, что ты хочешь сказать, Габриэль?

— У меня нет сына.

— Нет…

— И, честно говоря, я не могу себе представить, что «Медвежий угол» выживет в лапах моих наследников.

— Ты имеешь в виду Генри…

— О, ты меня, вне сомнения, переживешь, — сказал лорд Вутервуд.

— Значит, ты имеешь в виду меня?

— Если уж говорить прямо, я имею в виду вас обоих.

Наступила долгая пауза. Роберта слышала, как в соседней комнате в очаге камина затухало пламя. Она слышала дыхание молодых Миногов и торопливое тиканье часов в виде кареты, стоявших на каминной полке в столовой. Когда лорд Чарльз нарушил молчание, Роберта почувствовала, как шевельнулись ее сообщники, словно наконец наступило то, чего они так долго ждали. Голос лорда Чарльза изменился. Он стал гораздо мягче, но решительнее.

— Мне кажется, — сказал он, — я могу обещать тебе, что ни Генри, ни я не причиним поместью особого вреда. Может быть, мы только позволим кому-то еще разделить с нами его прелести. Вот и все.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я думал о том почтении, с которым ты относишься к «Медвежьему углу», и усомнился, так ли оно велико. Как ты сам сказал, в один прекрасный день поместье достанется Генри. И тем не менее ты вполне равнодушен к тому, что Генри скатится на дно с нами вместе.

— Если у него есть воля, он справится и выберется.

— Надеюсь. Знаешь, я почти рад тому, что могу спокойно обанкротиться без твоей поддержки, Габриэль. Мне пришлось просить у тебя денег. Несомненно, ты бы сказал, что я приполз умолять тебя о деньгах. Ты решил мне отказать. Это твое право. Но, пожалуйста, не утверждай только, что тебя к этому вынудила бедность. Ты прекрасно мог бы мне помочь, но ты скуповат и решил не помогать. Это не вопрос принципа, принципы я уважаю. Это просто неохота, с которой ты расстаешься с деньгами. Я надеялся, что твое тщеславие и снобизм — а ты ведь чертовский сноб — перевесят твою скупость. Я ошибся. Ты уйдешь отсюда с ощущением собственной праведности и правильности. Я сильно сомневаюсь, что за всю свою жизнь ты хоть раз впал в грех легкомысленной щедрости. Все, что ты про нас сказал, — правда. У нас и впрямь деньги утекают как вода. Но мы что-то дарили людям при помощи этих денег. Имоджин и дети полны тепла души, веселья и очарования. Может быть, я переоцениваю эти качества, но это щедрые качества. Право слово, во всех моих непокорных детях совершенно нет скупости. Они что-нибудь дарят всем, кого встречают на пути. Может быть, они малость плутуют и спекулируют на своем очаровании, но мне кажется, это не так страшно, как если бы они были наглухо застегнутыми благовоспитанными чудовищами. Они полны того, что я смею назвать добротой и любовью, Габриэль, но тебе, боюсь, этот товар не оценить и не понять.

— Ох, папулька! — прошептала Фрида.

— Черт побери, это уже просто наглость! — возмутился лорд Вутервуд. — У тебя получается, что люди, разумно относящиеся к деньгам, обязательно зануды!

— Ничего подобного, я…

— Ты все равно что возвел нечестность в ранг достоинств. Вот, значит, как теперь говорят: «Очарование!» Да все мошенники полны очарования. Они без него и не были бы мошенниками, осмелюсь сказать. И где же были эти твои любовь и доброта, когда ты подвел кредиторов?!

— Touche, [10] должен я признать, — пробормотал Генри.

10

Здесь: фехтовальный термин, обозначающий удачный укол противника.

— Если бы я не подумал об этом, — сказал лорд Чарльз, — ничто не заставило бы меня просить твоей помощи.

— Ты ее и не получишь.

— Тогда, как говорят американцы, плохи дела у моих кредиторов. Мне кажется, эти бедолаги рассчитывали на тебя, Габриэль.

— Невыносимая наглость! — заорал лорд Вутервуд, и Роберта услышала в его голосе не то шипенье, не то свист, когда тот втянул воздух сквозь зубы. — Оказывается, ты еще и прятался за мое имя! Прикрывал моим именем собственную бесчестность, словно щитом!

— Я этого не говорил.

— Все равно что сказал, — орал лорд Вутервуд. — Ну нет, это конец!

Сцена, которая приобрела было стойкий привкус любительского водевиля, начинала преображаться в весьма динамичную драму. Братья принялись поносить друг друга избитыми бранными словами, и с каждым новым оскорблением их диалог приобретал все более ярко выраженный викторианский колорит словесной дуэли. В воздухе летали невероятные намеки на завещания, майораты [11] и семейные заветы. Лорд Чарльз сдался первым, и тирада его брата прозвучала без помех:

11

Система наследования, при которой все имущество переходит к старшему в роде или к старшему из сыновей умершего.

— Я категорически отказываюсь далее обсуждать этот вопрос. Можешь протащить себя, свою дуру жену и свой драгоценный выводок сквозь клоаку дела о банкротстве. Если бы «Медвежий угол» не был майоратом, уж я бы постарался, что бы ты ни единого пенса не увидел из денег Миногов. А так…

— …ты, без сомнения, перепишешь свое завещание, насколько позволяет майорат.

— Разумеется!

— Замечательный ты человек, Габриэль! Ах, как я жалею, что не оставил тебя в покое.

— Ты даже в благородном искусстве паразитизма провалился!

Это, как впоследствии единодушно соглашались Роберта и все остальные Миноги, послужило последней каплей. Лорд Чарльз и его брат заговорили — и почти сразу перешли на крик — в унисон. Практически невозможно стало разобрать абсолютно ничего, кроме того, что оба собеседника вышли из себя. Это длилось секунд пятнадцать и прекратилось так внезапно, что Роберте показалось, будто посреди сценического диалога кто-то взял и выключил радио. Последующая тишина была такой глубокой, что она услышала, как открылась дверь и легкие шаги прошелестели по ковру гостиной.