Смерть пэра
Шрифт:
— Понятно.
Генри серьезно посмотрел на Роберту и улыбнулся. В улыбке Генри всегда было нечто такое, что трогало ее до глубины души. Он сделал фамильную смешную гримасу, подмигнул и показал ей нос. Она повторила ту же гримасу, и Генри исчез. Сердце Роберты пело вопреки всем переживаниям, пока она надевала пальто, шляпку и шарф. Девушка взяла чемоданчик и вышла в коридор подождать Генри. Подумать только, прошлым вечером в то же самое время она танцевала с ним.
Неприятно было проходить по лестничной площадке, где на посту возле темного лифта стоял констебль, но Генри придал
— Офицер, не подумайте, что мы бежим от правосудия.
— Ничего-ничего, сэр, — ответил полицейский. — Старший инспектор нас предупредил.
— Спокойной ночи, — пожелал Генри, ведя Роберту под локоть по ступенькам.
— И вам спокойной ночи, сэр, — откликнулся полицейский, и его голос эхом отдался в шахте лифта.
Роберта вспомнила, что в последний раз она спускалась по этим ступенькам, чтобы привести Хихикса и Диндилдон, и тогда все казалось нескончаемым кошмаром. Теперь лестница показалась единственным путем для побега. Как замечательно было увидеть внизу сквозь стеклянные двери огни города, услышать звук машин. Как замечательно было, когда двери распахнулись и они с Генри смогли вдохнуть ночной лондонский воздух. Генри взял Роберту под локоть, и они пошли вперед, прямо в ослепительную вспышку, которая тут же погасла. Молодой человек довольно циничного вида подошел к Генри и угодливо начал:
— Граф Рунский? Вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов?..
— Боюсь, что возражаю, — ответил Генри и замахал рукой: — Эй, такси!
Такси подкатило немедленно. Когда они садились в машину, взорвалась еще одна фотовспышка, и на сей раз Роберта разглядела фотоаппарат.
Генри затолкал свою спутницу в салон и захлопнул дверцу, отвернувшись от окна.
— Черт побери! — воскликнул он. — Я же совершенно забыл про презренных коллег Найджела!
Он крикнул водителю адрес.
«Граф Рунский, — звучало снова и снова в мыслях Роберты. — Генри — граф Рунский. Репортеры подкарауливают его с фотокамерами. До чего все это странно!»
Генри разбудил ее, похлопав по спине.
— Какая ты умница! — сказал он.
— Почему? — спросила Роберта.
— Что ты сумела предупредить нас, как именно солгала Аллейну.
— Как ты думаешь, констебль это заметил?
— Только не он. Но знаешь, мне не нравится лгать Аллейну.
— Я возненавидела себя в этот момент. И знаешь, Генри, мне кажется, он не очень-то поверил в то, что дядя Г. пообещал деньги.
— И я бы не поверил. Ну ладно, мы просто обязаны были попытаться. — Он обнял Роберту за плечи. — Храбрая старушка Роберта Грей, она сама пошла в логово ведьмы. Чем мы тебя заслужили?
— Абсолютно ничем, — живо откликнулась Роберта. — Не говоря худого слова, вы все-таки безнадежные люди.
— Ты помнишь наш разговор много лет назад на склоне Малой Серебряной горы?
— Да.
— И я тоже. И вот я тут, и по-прежнему без работы. Осмелюсь сказать, мне жаль, что дядя Г. не дожил до того, чтобы похихикать сатанински над нашим банкротством. Только страшная беда нас вылечит. Может быть, когда разразится война, она сможет это сделать. Так сказать, или убить — или вылечить.
— Мне почему-то кажется, что вам удастся проскользнуть сквозь войну, как вы проскальзываете сквозь все остальное. Но разве война — не страшная беда?
— Наверное. Но знаешь, Робин, хотя я понимаю, что мне следует волноваться и бояться, внутри себя я чувствую, что никто из нас не попадет на скамью подсудимых.
— Ради бога, не надо! Разве можно так легкомысленно об этом говорить?
Генри отрицательно помотал головой.
— Это не бравада. Мне надо бы чувствовать панику, а ее нет.
Роберта выглянула в окно и увидела квадригу героических коней, которые стремились в ночное небо, красноречиво не замечая менее величественных бронзовых артиллеристов под копытами.
— Теперь уже недолго осталось ехать, — произнес Генри. — Не могу тебе передать, что за страшилище этот дом. В представлении дяди Г. комфорт — это смешение слоновьего размера украшений и спартанского образа жизни. Слугам запрещено пользоваться электричеством, когда хозяева уже легли в постель, поэтому они бродят при свечах. Правда-правда, сама увидишь, я тебе обещаю. Дом отделывал мой дедушка по случаю своей свадьбы, и с тех пор там ничего не изменилось, лишь накопились страшненькие произведения якобы искусства.
— Я где-то читала, что викторианская эпоха опять входит в моду.
— Так и есть. Только с небольшой разницей… Все равно мне кажется, что это дурацкая эпоха. Иногда я начинаю искренне сомневаться, что на свете вообще существует красота.
— Я думаю, что красота существует только в глазах того, кто смотрит.
— Не согласен. Глаза глазам рознь. Мода искажает саму концепцию красоты. В моде есть что-то изначально вульгарное.
— И все-таки, — возразила Роберта, — если бы Фрид пришло в голову нарядиться красавицей из двадцать девятого года, ты бы убоялся показываться с ней на людях.
— Это бы означало всего-навсего одеться по моде десятилетней давности.
— Ну и что же тебя устроит? Нудизм? Или набедренные повязки из мешковины?
— Тебе невозможно ответить, но я все же попытаюсь… Он продолжал подробно излагать ей свои взгляды на моду, а Роберта удивлялась его хладнокровию.
Такси промчалось по Парк-лейн и наконец свернуло на славную улочку, где лондонский шум почти не был слышен, а ряды одинаковых домов, казалось, спали.
— Ну, вот мы уже и приехали, — сообщил Генри. — Кажется, у меня хватит денег заплатить за такси. Сколько там? А-а, отлично. Хватит даже на чаевые. Значит, с этим порядок. Ну, пошли.
Когда Генри позвонил в колокольчик, Роберта услышала, как часы пробили одну низкую ноту.
— Час ночи, — сказала она. — Где это бьют часы?
— Наверное, это Биг-Бен. Ночью его слышно по всему городу.
— Раньше я слышала его только по радио.
— Теперь ты в Лондоне.
— Да, знаю. Я все время себе об этом напоминаю. Огромная дверь отворилась внутрь. С чувством, что она читает страшную сказку, Роберта увидела очень старую женщину, одетую в черное шелковое платье, со свечой в серебряном подсвечнике. Она стояла на фоне медвежьих чучел, мраморных статуй и гигантских картин на широкой лестнице, которая уходила высоко во мрак. Генри заговорил: