Смерть в рассрочку
Шрифт:
«Наша троцкистская организация особенно развила свою деятельность в конце 1934 года, когда в связи с убийством Кирова начались репрессии против троцкистов. Платтен неоднократно заявлял, что нужно собирать силы для дальнейшей борьбы.
Считая, что эта сторона деятельности освещена достаточно ярко, следователь оставляет тему антипартийной деятельности и подбирается к Платтену с другой стороны. Протокол от 21 февраля 1939 года начинается с совершенно неожиданного вопроса.
— Хранили ли вы у себя на квартире какое-либо оружие без соответствующего разрешения?
— Да, вплоть до июня 1937 года без всякого
— Следствию известно, — припечатал следователь, — что ваш маузер предназначался для совершения террористических актов над руководителями ВКП(б) и Советского правительства членами троцкистско-террористической организации. Дайте по этому вопросу правдивые показания!
— Никаких показаний по этому вопросу дать не могу, так как я не троцкист и не террорист, — отрезал Платтен.
Платтен-террорист — это что-то новенькое. Да ведь если бы он захотел, ему даже не надо было доставать свой маузер — и все было бы иначе, как я уже не раз говорил, история пошла бы другим путем. Настало время рассказать о втором, самом главном поступке Платтена.
…Апрель 1917 года. Доставив Ленина в Россию, Платтен не может смириться с тем, что его остановили у самой границы. Он ищет обходные пути, рвется в драку, но в России пустили слух, что Платтен никакой не революционер, а платный германский агент. Как известно, такое же обвинение было выдвинуто и против Ленина. Пока это касалось одного его, Ильич молчал, но когда задели честь друга, он немедленно встал на его защиту. «Правительство лжет, пуская слухи, что Платтен друг немцев! — с гневом писал он. — Это клевета. Платтен — друг рабочих и враг капиталистов всех стран».
Шла война, везде и всюду свирепствовали военно-полевые суды, никто не станет разбираться — шпион Платтен или не шпион, расстреляют и точка, поэтому его уговорили повременить и пока что в Россию не рваться. Но после Октября — он в Петрограде! Надо сказать, что Ленину его послала сама судьба, провидение, ангел-хранитель — как хотите, так и говорите, но не будь Платтена рядом, Ильича не стало бы 1 января 1918 года. Вот что рассказывает об этом сестра Ленина М. И. Ульянова:
«1 января 1918 года, под вечер, Владимир Ильич выступал в Михайловском манеже перед первым отрядом социалистической армии, уезжавшем на фронт. На митинг его сопровождали: швейцарский товарищ Платтен и пишущая эти строки. Выйдя после митинга из манежа, мы сели в закрытый автомобиль и поехали в Смольный. Не успели мы отъехать и нескольких десятков саженей, как сзади в кузов автомобиля как горох посыпались ружейные пули. «Стреляют», — сказала я. Это подтвердил и Платтен, который первым долгом схватил голову Владимира Ильича (они сидели сзади) и отвел ее в сторону. Тут же мы обнаружили, что рука т. Платтена в крови. Пуля задела его, очевидно, когда он отводил голову Владимира Ильича. Доехав до Смольного, мы принялись обследовать машину. Оказалось, что кузов был продырявлен в нескольких местах пулями, некоторые из них пролетели навылет, пробив переднее стекло».
Вот так. А вы говорите — маузер. Уж кого-кого, а Платтена обвинять в терроризме, по меньшей мере, нелепо.
А вот как реагировал на совершенно реальное покушение Ленин.
Несмотря на намерение Ильича не придавать какое-то значение эпизоду на Симоновском мосту («Какой большевик не рискует жизнью во время революции!» — говорил он.), В. Д. Бонч-Бруевич и его комиссары из знаменитой 75-й комнаты все же взялись за это дело. Раскрутить его помог случай… Во время одного из митингов к Бонч-Бруевичу подошел солдат и сказал, что должен был его убить, но «взяло сомнение, видя, как вас слушают рабочие, как вы с ними по душам разговариваете». Потом солдат, назвавшийся Спиридоновым, шепнул, что имеет сообщить нечто очень важное, связанное с покушением на Ленина. Вскоре он пришел в 75-ю комнату и рассказал о террористической офицерской организации «Охотничья бригада», которая хотела похитить Ленина в качестве заложника, а если не удастся, — уничтожить.
В конце января в газете «Петроградский голос» появилось сообщение бюро печати при Совнаркоме РСФСР:
«В двадцатых числах января Чрезвычайная комиссия по охране Петрограда получила сведения, что существует организация, поставившая себе целью — увезти В. И. Ленина из Петрограда в качестве заложника.
После установления некоторых данных в ночь с 21 на 22 января были произведены одновременные аресты: Саловой, подпоручика Ушакова, военного врача Некрасова, капитана Зинкевича, Некрасова, вольноопределяющегося Мартынова. Подпоручику Ушакову хозяева «Охотничьей бригады» поручили бросить бомбу в тот момент, когда Ленин выйдет из манежа и направится к машине. Но все произошло по-другому…»
А вот что пишет сам Бонч-Бруевич:
«По логике вещей, все главные виновники покушения, конечно, должны были быть немедленно расстреляны. Но в революционное время действительность и логика делают огромные, совершенно неожиданные зигзаги, казалось бы, ничем не предусмотренные. Как только было опубликовано Ленинское воззвание «Социалистическое отечество в опасности», из арестных комнат Смольного пришли письма покушавшихся на жизнь Владимира Ильича и теперь просивших на броневиках отправить их на фронт для авангардных боев с насевшим противником.
Я доложил об этих письмах Владимиру Ильичу, и он, всегда забывавший о себе, в мгновенье ока сделал резолюцию: «Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт».
Между тем дело Платтена шло своим чередом. 16 марта 1939 года ему предъявляется постановление об окончании следствия, и он пишет под ним по-немецки:
«С материалами следствия ознакомлен. Добавлений или просьб к следствию не имею. Я подтверждаю все мои показания и прошу помочь мне выйти на правильный путь».
Через два дня обвинительное заключение передается Военному прокурору Московского военного округа, вот-вот суд, и вдруг дело возвращают на доследование. Вчитываюсь в решения и постановления: бред какой-то! Арестованный по другому делу некто Гинзбург заявил, что Платтен является резидентом немецкой разведки и что он, Гинзбург, связан с ним по шпионской деятельности. Снова расследования, допросы, очные ставки — в итоге выяснилось, никакой Платтен не резидент, а Гинзбург самый обыкновенный лжец… Лжец-то лжец, но зачем понадобилось оговаривать Платтена? Не иначе, ему пообещали скостить год-другой, если поможет утопить строптивого швейцарца.
А вот еще один щемящий душу документ, написанный рукой Платтена на четвертушке тетрадного листа:
«Так как я совершенно незнаком с вопросами судопроизводства, ходатайствую о предоставлении мне казенного защитника, владеющего русским и немецким языками. У меня сейчас совершенно нет денег, и поэтому пригласить платного защитника я не в состоянии».
И вот наконец назначена дата суда. Заместитель председателя Военного трибунала НКВД МО военюрист 1-го ранга Борзов пишет начальнику Бутырской тюрьмы, где в это время находился Платтен:
«Заключенного Платтен Ф. П. прошу доставить в судебное заседание трибунала 29 октября 1939 года к 10 часам утра по адресу: Москва, ул. 25 Октября, дом № 23».
Казалось бы, все предрешено, приговор можно оглашать до начала заседания: либо расстрел, либо 25 лет лагерей, но судей ждал огромный сюрприз. Они не учли, с кем имеют дело. Платтен — это не мальчик для битья, Платтен — это настоящий революционер, блестящий тактик и дальновидный стратег. После оглашения обвинения он заявил: