Смерть в Византии

Кристева Юлия

Накануне Эрмина блистала, что для Себастьяна являлось знаком — не за горами одна из его «транзитных зон», в которых царил его собственный ум. С места в карьер она поведала о последнем hold-up, [4] о котором услышала по телевизору и который напомнил ей о случившемся с нею в детстве: «Маски на лицах, автоматы в руках, сумки для казначейских билетов, приказ лечь на землю, мама, закрывающая меня своим телом, представьте, я чуть не задохнулась, все застыло словно на картинке, прибывшие с опозданием полицейские принялись опрашивать свидетелей, вместо того чтобы преследовать нарушителей, а те смылись, поминай как звали». И дальше: «Кстати (Себастьян не без труда воспринял это „кстати“ после „смылись“), знаете анекдот?.. Нет? Так вот: один молодой человек сбежал из дому, а его мать — типичная еврейская мамаша — звонит на вокзал: „Алло, вокзал? Мой мальчик приехал?“ (Тут Эрмина не выдержала и зашлась в хохоте, лицо ее стало малиновым.) Естественно, на вокзале должны были знать ее любимое чадо в лицо, как

и то, куда оно направляется и во сколько прибудет на место! Тогда как сынок просто-напросто смылся. Подобные мамаши — настоящее гетто! Так что его можно понять. Ха-ха-ха!» Чета Панков явно не уразумела, что общего между этими двумя историями, но какое это имело значение? Этель как настоящая еврейская мама не только не оскорбилась бестактностью гостьи, которую за глаза звала «неосознанной дурой», но и выслушала ее с некоторой благожелательностью. Если только это не объяснялось усталостью. Уж кому, как не ей — женщине и психоаналитику, — было знать, что вербальный оргазм фригидной истерички неизлечим, потому она и взирала на нее насмешливо и умиленно.

4

вооруженное ограбление, налет (англ.).

У Эрмины был так хорошо подвешен язык, и она с такой убежденностью отдавалась процессу говорения, что вскоре слушатели начинали ощущать, как воздух вокруг них наполняется чем-то материальным и сотрясается. Она непременно сопровождала свои анекдоты дидактическим резюме на тот случай, если кто-нибудь из присутствующих не понял тонкого юмора. Речь ее представляла собой нескончаемую ленту, на которую она сама то и дело наматывалась, возбуждаясь от звуков собственного голоса. Но вот г-жа Крест-Джонс сменила тему: «Кстати, по поводу матери, вы, наверное, слышали, в Санта-Барбаре только об этом и говорят, вроде бы гомосексуальным парам будет позволено усыновлять детей». Эрмина не видела в этом ничего шокирующего — «Представьте, даже психиатры „за“!». Лично она — убежденная сторонница подобного рода усыновления и уверена, что каждый из сидящих за этим столом признает его юридическую и даже психическую обоснованность. «Так ведь, Этель?» Кроме того, как доказали Фрейд и Лакан, [5] все мы — бисексуальны, я имею в виду, психически, поймите меня правильно, ergo, [6] будь то женщина или мужчина, всегда есть «нечто от противоположного пола» в каждом из приемных родителей, пусть и гомосексуалистов. А следовательно, ребенок не будет ничего лишен. «Это вещь структурная, согласна, дорогая?»

5

Лакан Жак (1901–1981) — французский теоретик и практик структурного психоанализа, основатель «парижской школы фрейдизма».

6

следовательно (лат.).

Эрмина была уверена, что проповедует единомышленникам. Как вдруг… Коллега Себастьяна по департаменту гуманитарных наук, которую Себастьян уважал за ту дистанцию, которую она держала с окружающими, что, как ни странно, было редкостью для изысканного университетского мирка, ироничная Этель взорвалась:

— Ты меня просто смешишь, дорогая Эрмина! Знаешь, а давай сыграем в одну игру, давай, тогда ты поймешь! Что, если бы тебя удочерила чета гомосексуалистов, тебе бы это понравилось? Задай себе этот вопрос и ответь на него. Ну давай же! Для меня это ясно, как Божий день! — Этель не смеялась, она даже покраснела и стала походить больше на взбешенную училку, чем на хозяйку дома. Гости тупо уставились в свои тарелки с сыром. — И будь любезна, не приплетай Фрейда и Лакана к своим собственным рассуждениям, которые я очень уважаю, но всему есть предел! — Этель не на шутку осерчала, и даже ее муж, экономист Панков, обычно такой невозмутимый, таращил от удивления глаза. — Мы все бисексуальны? Согласна. Но это особенность нашего тела, тебе не кажется? — Телобыло специальностью Этель, Себастьян чуть было не упустил этого из виду. — Это касается тел мужчин и женщин, понимаешь?

Загорелая, поджарая Этель была ослепительна: наверняка только сегодня побывала в кабинете талассотерапии. Нет ничего лучше теплой океанской воды, чтобы сделать упругими грудь и бедра, стройной талию, полными губы, скульптурными формы, наполнить жизнью тело, даже если вы психолог — особенно если вы психолог. Хороши были и ее вьющиеся седые волосы, умащенные бальзамами на основе водорослей. Этель сделала паузу, чтобы как следует прочувствовать новое состояние, которое обрело ее тело, набрала побольше воздуху в легкие и продолжила:

— Лично я вижу разницу между кожей мужчины и женщины, мужским и женским голосом, мужским и женским запахом, и, уверяю тебя, это не одно и то же, ни в смысле физическом, ни в смысле вербальном. Ты согласна с тем, что слова родителей — само собой разумеется, бисексуалов. — наполнены всем тем, что составляет их чувственную сущность? Я подчеркиваю — всем. А что делаешь ты? Хоп, и избавляешься от этого? Ты вольна поступать как хочешь, но ребенок, почему он должен быть этого лишен? И поверь мне, я знаю, о чем говорю, у меня есть дети! — Этель перешла от обороны к атаке, нанеся удар под дых. — Я, например, убеждена, что личность ребенка формируется

под воздействием всех тех восприятий, которые он получает от обоих полов, от папы и мамы, которые все-таки знают, кто они и каково их доминирующее начало — мужское или женское, несмотря на заложенную в них, как ты говоришь, бисексуальность. Согласна, женщина может уподобиться мужчине, а мужчина — женщине, да, этого становится все больше и больше, тут ты мне Америку не открыла. Карикатура тоже имеет право на существование, почему бы и нет? Я не гомофобка какая-нибудь, не подумай! Но ведь дети, которых усыновят подобные карикатуры, тоже, в свою очередь, будут карикатурами или же станут принадлежать к какому-то иному, третьему человеческому роду. Этого ты хочешь? Простите, о чем мы говорили? — Этель завершила отповедь, учительский взрыв негодования иссяк, хозяйка дома могла вернуться к своим обязанностям. — Как за полночь, так меня тянет на серьезные темы. Я смотрю, сыр не пользуется большим успехом, что ж, приступим к пирогу!

— Она приготовила нам свой фирменный пирог! Сюрприз хозяйки! Ах, как я рада! Честно говоря, психоанализ оглупляет, мы превращаемся в каких-то замшелых ретроградов, моя дорогая, если сравнивать с откровениями вашей секты в самом начале… Извини, не последняя ли это из интегристских религий в Санта-Барбаре? Я серьезно, ведь даже кое-кто из раввинов и католических священников меняет свои взгляды на гомосексуальные пары… Вот увидишь, усыновление — это гораздо проще, чем ты думаешь, не обижайся, прогресс не остановишь!..

Себастьян Крест-Джонс был человеком привычным ко всему, что исходило от жены. И уже давно ничему не удивлялся, что же касается нравоучений Этель, это тоже почти не задевало его. Он вообще с трудом переносил ужины с разговорами на серьезные темы вроде гомосексуальных пар, еврейских мамочек, абортов, сексуальной свободы, порнографии, отсутствия безопасности в пригородах, взаимоотношений верхов и низов; словом, Санта-Барбара со всем, что в ней имелось, внушала ему желание взорвать все к чертовой матери, а самому превратиться в пернатого хищника или дикого зверя. Разумеется, он держал это в тайне, и вместо того чтобы совершить преступление что было бы верхом дурного вкуса, — наш эрудит придумал одно умственное упражнение, в общем-то не такое уж и сложное: он изображал на лице благожелательную улыбку, а сам в глубине глазных яблок воспроизводил экран своего персонального компьютера, и при этом ему даже давались кое-какие хитроумные задачки, отчего-то не решаемые в лаборатории или дома у окна с видом на бухту.

Его «транзитная зона», которая буквально вырывала его из действительности и временных рамок — вчера это случилось на лестнице, сегодня на борту «фоккера». — никоим образом не была связана с лихорадочным зубоскальством Эрмииы, с ее разочарованием в супружестве и болтовней за ужином. Себастьян был глубоко убежден, что только в этом состоянии он приближался к истине, собственнойличной истине, той, в отсутствии которой так упрекала его Эрмина. Его исследования в области миграционных процессов, неожиданно удостоенные признания, имели к этому отношение, но по причинам, отличным от тех, которые могли бы быть торжественно провозглашены деканом университета в Стони-Брук. «Транзитная зона» была его тайным садом, он наслаждался всем тем непредсказуемым и неожиданным, что содержали в себе эти вневременные галлюцинации-переживания, которые довольно-таки часто и скачкообразно появляются у мигрантов. Теперь, когда он находился в небе над неровными квадратами долины, это состояние нахлынуло на него и длилось уже добрых четверть часа. Нежаркое осеннее солнце проникало в салон самолета через иллюминатор и нагревало «коку-лайт». «Который час?» — спохватился он.

Наконец «фоккер» стал снижаться и вскоре запрыгал на посадочной полосе аэропорта Стони-Брук. Церемония награждения прошла как по-писаному, виновники торжества взволнованно преклонили колена, перед тем как получить свои дипломы. Себастьян произнес заготовленную речь, декан набросил на него докторскую мантию с оплечиями — белую с кардинальски-пурпурным цветом. Это являлось олицетворением связи заслуг Себастьяна с воображаемым монашеским братством, к которому возводит свою деятельность каждый из университетов в США, Канаде или где бы то ни было. Воспоследовал хвалебный гимн ему и его творению. Историк вспомнил о своем отце, слезы навернулись ему на глаза, но он быстро взял себя в руки. Настал черед букетов, поздравлений, объятий, застолий, речей, улыбок, обещаний, планов — всего и ничего.

Тайные страсти Стони-Брук

К двум часам ночи Себастьян покинул роскошную гостевую квартиру в университетском кампусе и вызвал такси, чтобы ехать к Фа Чан, остановившейся в предместье. От нее пришло сообщение по электронной почте: необходимо повидаться, дело не терпит отлагательства, она умоляет его приехать. То, что она преодолела триста миль, чтобы поговорить с ним, интриговало. Крест-Джонс был не из числа мужчин, способных поддаться на капризы неотразимой коллеги по кафедре, даже если она и превратилась несколько месяцев назад в весьма приятную любовницу. Фа знала за ним эту особенность — равнодушие к окружающим — и считала ее хронической и не имеющей отношения к ее персоне. Она не обижалась. «Это в порядке вещей, — смеялся ее возлюбленный, — в конце концов, она азиатка». И вот теперь, удивившись необычной с ее стороны требовательности, он отмахнулся было от письма, готовясь вновь с головой уйти в «транзитную зону», как во время перелета, но накопившаяся за последние сорок восемь часов усталость мешала новоиспеченному доктору honoris causa уснуть — так почему бы и не навестить малышку Фа Чан?