Смерть Вселенной. Сборник
Шрифт:
— Почему бы ему просто не прикончить нас и не успокоиться на этом? Я не знаю, на сколько меня еще хватит.
Мы все думали о том же.
Шел сто девятый год нашей жизни в компьютере.
У Нимдока (это имя навязал ему компьютер, ЯМу нравилось развлекать себя странными звукосочетаниями) начались галлюцинации: ему пригрезились консервы в ледяных пещерах. Я и Горристер отнеслись к этому с сомнением.
— Ерунда, — сказал я. — Помните этого треклятого замороженного стона, которого он нам внушил? Бенни тогда чуть с ума не сошел. Когда мы доберемся до консервов, они окажутся несъедобными. Или еще что-нибудь случится. Лучше о них забыть. Если мы здесь останемся, ему вскоре придется
Бенни пожал плечами. Последний раз мы ели три дня назад. Этих личинок. Толстых, вязких личинок.
Былой уверенности у Нимдока не было. Он знал, что шансы у нас есть, но весьма небольшие. Хуже, чем здесь, уже не будет. Может похолодать, но это не имеет значения. Жара, холод, ливень, кипящая лава или саранча — разницы нет. Машина мастурбирует, и мы должны покориться этому или умереть.
За нас решила Элен:
— Мне надо съесть что-нибудь, Тед. Может быть, там будут персики или груши. Пожалуйста, Тед, давай попробуем.
Я уступил с легкостью. Какого черта спорить? А Элен смотрит с благодарностью. Она все-таки дважды ходила со мной вне очереди. Но и это не имело никакого значения. Когда мы делали это, машина всегда громко хихикала — сверху, сзади, вокруг нас. А Элен никогда не испытывает оргазма, так что стоит ли беспокоиться?
Мы отправились в четверг. (Машина всегда держит нас в курсе календарных дел. Время необходимо знать — ей, естественно, а не нам.) Значит, четверг? Спасибо за информацию, ЯМ.
Нимдок и Горристер сцепили руки в запястьях (образовалось что-то вроде сиденья) и посадили Элен. Понесли. Бенни и я — один шел впереди, другой сзади — на всякий случай, а вдруг что-нибудь случится с одним из нас? — а Элен, по крайней мере, останется жива. Черта с два останется. Да и какое это имеет значение?
Холодильные пещеры находились в сотне миль от нас, и на второй день, когда мы разлеглись под материализовавшимся в вышине пузырящимся солнцем, нам ниспослали манну небесную. На вкус она отдавала свиной мочой. Мы ее съели.
На третий день нам предстояло пересечь утиль-долину, загроможденную ржавыми остовами старых компьютерных ячеек. ЯМ так же безжалостен к себе, как и к нам. Это особенность его характера: он борется за совершенство во всем, начиная с уничтожения непроизводительных элементов в его структуре, заполнившей весь мир, и кончая усовершенствованием пыток для нас. ЯМ так же последователен в своих действиях, как и надеялись его создатели, давно уже превратившиеся в прах.
Откуда-то сверху просачивался свет, и мы поняли, что находимся у поверхности. Но мы даже не рискнули забраться повыше, чтобы посмотреть. Ведь там действительно ничего не было вот уже на протяжении ста лет. Только искореженная оболочка Земли, которая раньше была для большинства людей домом. Сейчас нас осталось пятеро здесь, внизу, наедине с ЯМом.
Я услышал неистовый возглас Элен:
— Нет, Бенни! Не надо! Пошли, Бенни. Пожалуйста, не надо!
Теперь я осознал, что давно слушаю бормотание Бенни, не обращая внимания на слова:
— Я выберусь отсюда, выберусь, выберусь…
Он повторял это снова и снова. Его обезьянье лицо сморщилось в приступе блаженного восторга и в то же время было печально. Радиационные ожоги, которыми ЯМ наградил его во время «праздника», пересекались со множеством бело-розовых морщин, и теперь казалось, что лицо Бенни разделено на части. Не исключено, что из нас пятерых он был самым счастливым: он «отключился», давно перестал воспринимать происходящее.
И хотя мы могли ругать ЯМа как нам заблагорассудится и вынашивать подлые планы о расплавке ячеек памяти и кислотной коррозии основных плат, сожжении электрических цепей, разбивании
Потом он высоко подпрыгнул, ухватился за изъеденную ржавчиной перекладину и стал карабкаться по ней, помогая себе ногами, как обезьяна, пока не забрался на выступ футах в двадцати над нами.
— Ой! Тед, Нимдок, пожалуйста, помогите ему, снимите его оттуда… — всплеснула руками Элен и вдруг замолкла. В глазах у нее застыли слезы.
Слишком поздно. Никто из нас не хотел быть с ним рядом, когда то, что должно было произойти, произошло. Кроме того, мы видели ее насквозь, понимали, почему ее это заботит: когда Бенни сошел с ума. ЯМ преобразил не только его лицо. Некий орган у обезьяны Бенни превосходил по размеру наши, и Элен это нравилось! Она продолжала нас обслуживать по-прежнему, но с ним ей нравилось больше. О, Элен, ты на своем пьедестале, изначально чистая Элен, стерильно чистая Элен! Какая мерзость.
Горристер дал ей пощечину. Она тяжело осела на землю, не отрывая взгляда от бедного, безумного Бенни, и заплакала. Плач — ее основное средство самозащиты. Мы привыкли к нему еще семьдесят пять лет назад. Горристер пнул ее ногой в бок.
А потом возник звук. Или свет? Наполовину — звук, и наполовину — свет, нечто сияющее в глазах Бенни, ритм, звук все громче и громче, с мрачной торжественностью и слепящей яркостью, полусвет-полузвук… Темп нарастал. Наверное, это было больно и с каждым мгновением становилось больней, потому что Бенни заскулил, как раненое животное. Сначала тихо, когда свет был еще тусклым и звук приглушенным, потом громче. Плечи у него стали сутулиться, и спина изогнулась дугой, будто он готовился к прыжку. Он сложил руки на груди, как бурундук. Голова склонилась набок. Грустная обезьянья мордочка сморщилась от боли. Потом звук, исходящий у него из глаз, стал громче. Бенни завыл. Громко, очень громко. Я обхватил голову руками, но звук все равно проникал сквозь ладони. Мое тело затряслось от боли — будто по зубному нерву царапнули проволокой.
Неожиданно Бенни выпрямился. Он стоял на выступе у стены и вдруг резко, как марионетка, подскочил. Свет уже лился у него из глаз в два луча. Звук все нарастал, приближаясь к какому-то немыслимому пределу. Бенни упал лицом вниз и грохнулся о стальные плиты пола. Там он и остался лежать, судорожно дергаясь, а свет растекался вокруг него, и спиралью закручивался (уже за диапазоном слышимости) звук.
Потом свет потек вспять, звук утих, а Бенни остался лежать, жалобно скуля. Глаза его походили на затянутые пленкой омуты. Пленкой из гнойного желе. ЯМ ослепил его. Горристер, Нимдок и я… мы отвернулись, но успели заметить выражение облегчения на разгоряченном, озабоченном лице Элен.
Пещера, где мы устроили лагерь, была залита изумрудным светом. ЯМ выделил нам гнилое дерево, и мы сидели и жгли его, сбившись в кучу вокруг тщедушного и жалкого костра, сидели и рассказывали друг другу разные истории, чтобы Бенни, обреченный жить во тьме, не плакал. Он спросил:
— Что значит «ЯМ»?
Каждый из нас отвечал на этот вопрос тысячу раз, но Бенни давно забыл об этом. Ответил Горристер:
— Сначала это значило Ядерный Манипулятор, потом, когда его создатели почувствовали опасность, — Ярмо Машины, Ярость Маньяка, Ядрена Мать… но уже ничего нельзя было изменить, и, наконец, сам он, хвастаясь эрудицией, назвал себя ЯМ, что значило… cogito, ergo sum… Я мыслю, следовательно, существую.