Смертельные послания
Шрифт:
Но после ужина, когда дети легли спать, она вернулась к этой теме:
– Так что за изменения? Не хочешь рассказать? Или отложим разговор до завтрашнего вечера?
До завтрашнего вечера? Соблазн отложить беседу был велик. До завтрашнего вечера, до следующей недели, а еще лучше вообще никогда не говорить об этом. Но тогда другая тайна, которой он никогда не делился с Софией, будет тяготить его еще больше – после того, что произошло с Джеймсоном.
Джозеф отпил глоток вина, перевел дух и рассказал об отстранении его от следствия по делу Потрошителя и о том, что послужило этому причиной.
Некоторое
– Как, по-твоему, они узнали о прошлом Джеймсона? – спросила она наконец. – Ты же говорил, что вы были одни, когда он рассказывал о себе.
– Я думаю, кто-то находился за стеклянным экраном и подслушивал нас.
– Кто это мог быть?
– Не знаю. Можно было бы предположить, что Джон Уэлан. Он принимал участие в первой части допроса – вел протокол. Но он никогда не пошел бы на такое. Я подозреваю, что это кто-то связанный с Маккласки. Тот не скрывал недовольства по поводу того, что мне поручили дело Потрошителя вместо него.
– И теперь он снова ведет это расследование?
– Да. По крайней мере временно, пока не назначат кого-то другого.
Детектив не сказал, что Маккласки может растянуть это «временно» на месяцы. Было мало шансов, что кто-то еще будет назначен вовремя, чтобы успеть спасти Джеймсона от виселицы.
– Как назло, едва я убедился в невиновности Финли, и у меня тут же оказались связанными руки! Получается, я подвел его в тот самый момент, когда он больше всего нуждался в моей помощи.
София тоже пригубила бокал с вином.
– Но ведь ты сделал все возможное. И, может быть, даже проявлял чрезмерное рвение, по мнению некоторых на Малберри-стрит. Не потому ли тебя отстранили от расследования? – задумалась она.
Немного поразмыслив, Джозеф кивнул:
– Да. Пожалуй, ты права. Но все же Финли наверняка считает меня предателем. Он доверился мне, обнажил душу, а на следующий день полмира узнает о его откровениях. И если бы только это! Теперь его шансы попасть на виселицу велики как никогда.
– Неужели все так плохо?
– Хуже некуда. Большинство улик против него являются косвенными, но из них складывается весьма зловещая картина. И с учетом отсутствия у него алиби и наличия свидетеля-полицейского вердикт жюри присяжных вполне предсказуем.
Возникла пауза.
– Ты знаешь, – сказал Ардженти, – удивительное дело: я все время думал, какие мы с Финли разные люди, но сейчас мне кажется, что у нас много общего.
София нахмурила брови:
– В каком смысле?
После того как детектив столько лет хранил от супруги тайну, раскрывать ее теперь – вот так, сразу, – было страшно. Что же делать? Хранить ее еще неделю, еще месяц, еще несколько лет? Он взъерошил рукой волосы, почти физически ощущая тяжесть принимаемого им решения.
– Желание Финли помогать Элли в первую очередь связано с судьбой его матери. Он испытывал угрызения совести, поскольку ему казалось, будто он бросил ее в беде, и пытался компенсировать это заботой о других, – объяснил Ардженти и тяжело вздохнул. – И я испытываю такие же угрызения совести по отношению к своей сестре, Марелле.
– Марелла? Но прошло уже столько лет, Джозеф… – София покачала головой. – И почему ты должен чувствовать ответственность за небрежность какого-то кучера?
– Эту историю моя мать придумала для друзей и соседей,
Последовало молчание.
– Твоя мать знала, что она была проституткой, до того как это случилось? – осторожно спросила София.
– Только последние несколько месяцев ее жизни, когда уже стало невозможно скрывать синяки, которые ставил ей сутенер. Сестра продолжала делать вид, будто она зарабатывает на жизнь танцами. Она хотела, чтобы мать гордилась ею, и знала, что та никогда не примирится с ее подлинной профессией. Работая в департаменте полиции, я довольно скоро узнал правду, но обещал Марелле хранить ее тайну, – детектив беспомощно пожал плечами. – Дело в том, что мать так и не простила мне, что я так долго скрывал от нее правду. Она считала, что, если бы я рассказал ей об этом раньше, мы могли бы спасти Мареллу. Поэтому и возлагала на меня часть вины за ее смерть. И, возможно, мать была права – хотя и не в том смысле, в каком она это понимала.
София молча кивнула. Ей было ясно, что мужу нужно выговориться, облегчить душу. Он выпил еще вина.
– Когда сутенер Мареллы – тоже наш, итальянец, Джорджио Фурелло – начал избивать ее, она обратилась ко мне за помощью. Будучи новичком, еще не имевшим понятия о коррупции на Малберри-стрит, я отправился к начальнику отдела по борьбе с проституцией и подал ему заявление на Фурелло. Откуда мне было знать, что он находится на содержании у сутенера? – Ардженти потряс головой. – Фурелло заявил, что он уважаемый владелец клуба, а синяки на теле Мареллы образовались в результате того, что он защищался, когда она набросилась на него с ножом. Он даже порезал себе кожу на животе, чтобы подкрепить свои показания фактом. Сестру арестовали и посадили в тюрьму без права освобождения под залог. Через три дня она повесилась.
После этих слов повисла гнетущая тишина. София прикоснулась к руке супруга.
– Ты сделал то, что считал в то время правильным, и не знал, как в действительности обстоят дела. И не нужно винить себя в смерти сестры, Джозеф.
– Не нужно? Стараясь помочь, я сделал только хуже. Фактически подписал ей смертный приговор.
Вспомнив, как Марелла лежала на холодной плите с обрезанной веревкой на шее – мать отказалась идти в морг, не желая запоминать напоследок дочь мертвой, – детектив почувствовал, как к глазам подступают слезы. Неожиданно в его памяти всплыл образ Люси Бонина, тоже лежавшей на столе в морге.
– Когда я вижу этих девушек, вроде той, из «Плавучего театра», которую обнаружили мертвой всего несколько недель назад, меня снова начинают преследовать воспоминания о Марелле.
– Помню, это убийство произвело на тебя особенно тяжелое впечатление. Я тогда еще подумала – это, наверное, из-за того, что девушка была итальянского происхождения.
Лицо Ардженти болезненно искривилось. Он с трудом сдерживал слезы.
– Да, я, наверное, не единственный в этом городе, кто сострадает обездоленным. И тем более, я не могу спокойно смотреть, как на шее невинного человека затягивается петля.