Смертельный рейс

Тамоников Александр

Сосновский ждал этого, но все равно было так неожиданно.

– Здравствуй, Машенька, – улыбнулся Михаил и протянул цветы. – Это тебе!

– Боже мой, незабудки! – Селиверстова всплеснула руками и сразу превратилась в простую девчонку из Замоскворечья.

Почему женщины так любят цветы? И не просто цветы, а именно цветы как подарок, как подношение. Наверное, пытаются ощутить что-то романтическое в душе мужчины, который дарит ей цветы. Странные создания – женщины, мысленно усмехнулся Сосновский, глядя, как Маша подносит к лицу маленький букетик незабудок. Женщины хотят видеть в своем избраннике сразу все: и романтику, и высокую духовность поэта со способностью любить

ее и весь мир в придачу, носить женщину на руках и осыпать цветами, читать ей стихи при луне, писать для нее пылкие строки! И в то же время она хочет видеть своего избранника героем, победителем, суровым воином, который способен победить всех врагов. И невдомек им, наивным, что поэт-романтик никогда не станет великим воином. А великий воин никогда не станет писать стихи и читать их при луне. Это два не просто совершенно разных человека, это два взаимоисключающих типажа.

– Миша, ты случайно здесь? – спросила Селиверстова, но глаза ее говорили, что она знает ответ на этот вопрос, просто хочет услышать эти слова от него.

– Нет, – улыбнулся Михаил. – Я знал, что ты была в штабе. Я знал, что ты сегодня вечером уедешь на фронт. У меня есть связи, и я все узнал.

– Не на фронт, Миша, – Мария стала серьезной. – Ты же все знаешь.

– Знаю, – так же серьезно кивнул Сосновский. – Ты знаешь про меня, а я про тебя. Но сейчас у нас есть несколько часов, и мы можем провести их вместе. Я даже не могу предположить, когда мы снова увидимся, вот так, чтобы в одно и то же время оказаться в Москве.

Гулять по Москве было трудно. За час три патруля проверили у Селиверстовой документы, а один угрюмого вида подполковник отчитал ее за то, что она не отдала честь при встрече. Сосновский взял Машу за руку и повернул к себе.

– Знаешь что, пойдем ко мне. Там, по крайней мере, мы будем одни, хотя бы час. Это же невозможно! Это не прогулка, это черт знает что получается.

Маша не удивилась, как будто ждала этого приглашения. Она сразу согласилась, и они побежали через улицу под сигналы проезжающих автомашин. Михаил в подъезде замедлил шаг, но сдержался. Уж очень сильно ему хотелось прижать к себе девушку и начать ее целовать. Прямо здесь.

Они поднялись на третий этаж, он отпер дверь. Щелчок выключателя – и прихожая озарилась неярким светом запыленной лампочки. Что-то произошло в голове и в сердце Сосновского. Нет, не пропало желание обнять Машу, просто это стало не главным. Он смотрел, как она разувается, на ее натруженные сапогами ноги, он слушал ее голос, смех, любовался, как она поправляет перед зеркалом свои короткие, по-мужски остриженные волосы. И ему хотелось смотреть на нее, слушать ее голос.

А Маша вдруг стала вести себя в его квартире как хозяйка. Она вытащила из тумбочки старые разношенные тапочки, сунула в них ноги и потащила Михаила в ванную мыть руки. Потом они кипятили чайник и раскладывали на столе всю еду, которая нашлась в доме. И это было здорово: вот так сидеть напротив, смотреть друг другу в глаза и на время забыть, что идет война. Сердце иногда покалывало от мысли, что война есть и что через пару часов они расстанутся. Может, навсегда. Но эти два часа были их временем, их миром, их вселенной.

Они пили чай с бутербродами, ели ложкой старое бабушкино варенье и вспоминали свою операцию на Черном море, когда они искали затопленную секретную торпеду. Михаил с сожалением сказал, что не додумался припасти водки, чтобы помянуть всех погибших.

– Нет, – возразила Маша, – мы не на поминки собрались с тобой. У нас другой повод, правда?

Сосновский посмотрел в глаза девушки и кивнул. Да, они сейчас должны думать о жизни, о будущей жизни, а не

о смерти, не о погибших. Он и она. И завтра они будут друг от друга на расстоянии тысячу километров, но сегодня они вместе, и это нужно сохранить в сердце как можно глубже и дольше.

Он положил руку на пальцы Марии и чуть сжал их. Маша ответила ему сильным пожатием. Это было как пароль, как согласие. И он, не вставая со стула, потянул девушку к себе. Она поднялась и пересела Михаилу на колени. Обхватив его голову, она прижалась к мужским губам своими горячими, сладкими от варенья губами и замерла. Селиверстова совершенно не умела целоваться. «Да и целовалась ли она вообще когда-нибудь в своей жизни», – подумал Сосновский. Он гладил ее по волосам. Плечам. Целовал ее руки, лицо, шею, зарывался пальцами в ее короткие волосы и чувствовал, что Маша все плотнее прижимается к нему, ощущал, как ее бьет легкая дрожь. И тогда он подхватил девушку на руки и, глядя с нежностью в ее влажные глаза, понес к кровати.

Все наркомы и ответственные сотрудники наркоматов привыкли к тому, что Сталин спит очень мало и любит работать по ночам. Едва ли не половину всех совещаний он проводил на Ближней даче.

Платов ждал Берию на Лубянке, то и дело посматривая на часы. Сегодня совещание затянулось.

Была уже половина четвертого утра, когда Платов отложил бумаги и подошел к раковине в маленькой комнате отдыха, совмещенной с его кабинетом. Открыв кран, он несколько раз ополоснул лицо холодной водой. Сонливая усталость отступила. Мысли снова послушно выстроились в голове.

Сведения, поступавшие из-за границы, были противоречивыми. И это не настораживало. Так и должно быть. Каждый из источников по-своему оценивал ситуацию. Пропускал ее через свое понимание событий, через свою схему причинно-следственных связей. Анализ сообщений от агентов влияния всегда требовал неспешного и вдумчивого анализа. Выводы порой оказывались совершенно неожиданными.

– Товарищ старший майор, – послышался из кабинета голос посыльного, худощавого сержанта госбезопасности, в новой, еще не обмятой гимнастерке, затянутой в талии ремнем. – Нарком ждет вас.

Торопливо вытерев лицо полотенцем и глянув на себя в зеркало, Платов удовлетворенно кивнул. Нормально: бодрое лицо, никаких сонных глаз, которые так не мог терпеть Берия. Папку с бумагами Платов сунул в сейф. Берия мало когда пользовался записками. Он обладал феноменальной памятью и того же требовал от своих сотрудников. Всю информацию по работе ты должен держать в голове, иначе не сможешь анализировать постоянные изменения ситуации и делать правильные выводы. Забыть можно детали, свериться можно по каким-то незначительным цифрам, но основное ты должен знать и помнить без бумаг.

Шаги глушились толстыми ковровыми дорожками. И от этого казалось, что ты идешь не пустынным коридором наркомата, а передвигаешься в каком-то ином мире, в заброшенном пустом здании, где уже давно, десятки и сотни лет, нет людей. Платов знал за собой эту манеру фантазировать. Творческое ассоциативное мышление помогало в агентурной работе, в анализе конкретной ситуации.

Дверь приемной Берии была раскрыта настежь. Лаврентий Павлович стоял возле своего стола и подписывал какие-то бумаги, которые ему подкладывал помощник. Подумалось, что совещание у Сталина было напряженным. Редко можно было видеть Берию таким, как сейчас, – похожим на сжатую пружину, сдерживающим кипучую энергию. Чаще всесильный нарком выглядел вальяжным вдумчивым руководителем, неспешно излагающим свои мысли. Но только близкие сотрудники знали, сколько энергии в этом человеке, сколько идей ищут выхода одновременно.