Смертельный случай
Шрифт:
Ну, а Вайнек к тому моменту, как всегда, уже умыл руки. Уговаривать Золтана было поздно. Профессор просто публично отрекся от всех дальнейших экспериментов в этой области.
Через три недели невероятный аттракцион перекупили заокеанские воротилы. И все, что случилось там, известно гораздо
– И что, хватило этой одной?
– удивляется Машка.
– Да, - говорит Панкратыч.
– Она оказалась со смещенным центром тяжести. Золтан не умел останавливать такие. И смерть наступила именно от нее. Это нетрудно было установить...
Панкратыч сидит на корточках и машинально щиплет пальцами заячью капусту. Потом встает и говорит:
– Побежали обратно. На базе, наверно, уже завтрак дают.
Начинается чудесный майский день. В лесу божественно хорошо. Молодая зелень ослепительна. И совсем не хочется в такое утро думать о том, как мы колемся, ломаемся, уродуемся, гробимся в нашей безумной спортивной жизни. Хочется напитаться здоровьем, растворенным в природе, на всю жизнь напитаться и потом каждый день дарить его людям.
Общее настроение первой высказывает Машка:
– Но ведь это же единичный случай, - говорит она, - это же исключение. Не все же под пули кидаются. У других все получается хорошо.
– Конечно, - соглашается Панкратыч.
– Золтан Дмитряну - исключение. Еще какое исключение!
– И вообще, - развивает свою мысль Машка, - он же погиб именно тогда, когда ушел из спорта. Так что действительно не Вайнек его убил и даже не спорт.
– В каком-то смысле, - вновь соглашается Панкратыч.
Но все мы знаем, и Машка - тоже, что это не так, что цирк - тот же спорт, да и борьба с гангстерами может быть спортом, если ее выполняет настоящий спортсмен. А Золтан Дмитряну до самого конца оставался именно спортсменом. Мы знаем это, но хотим думать иначе и сами обманываем себя.
За березами перелеска уже виднеются корпуса базы. Мы дышим равномерно, почти синхронно друг с другом, и каждый пытается вспомнить о чем-нибудь хорошем, например, о холодном душе или о завтраке.
И вдруг Машка с чувством произносит:
– И все-таки жалко парня!
– Еще бы, - говорю я.
– Еще бы тебе было его не жалко.