Смертельный танец
Шрифт:
Я пробиралась среди волков, но они не шевелились. Я шла, терлась о мех, как на фабрике шуб. И каждое касание к дышащему живому животному меня пугало. Страх лез вверх по горлу, и во мне все еще оставалось достаточно силы, чтобы ощутить: мой страх их возбуждает. Чем сильнее я боюсь, тем сильнее от меня запах жратвы.
Я держала пистолет наготове, но знала, что, если они бросятся, меня уже нет. Их просто слишком много. Они смотрели, как я иду, и упорно отказывались двинуться. Я поняла, что они используют меня для разжигания аппетита, перча свой ужин моим страхом, присаливая погоню касаниями моего человеческого тела.
Миновав последнего мохнатого, я услыхала треск раздираемой плоти и не успела остановиться, когда рефлекторно повернулась. Ричард задрал к небу морду, скользкую от крови, и отбросил кусок мяса, который я постаралась не узнавать.
И я пустилась бежать. Лес, сквозь который я так легко проплыла с помощью Ричарда, превратился в бег с препятствиями. Я бежала, падала, вставала, бежала и наконец вылетела к стоянке. Я сама повела машину, потому что никто, кроме меня, этой ночью не едет домой. Они останутся здесь на пикник при луне.
А Эдуард и Харли смотрели на все это в приборы ночного видения с ближайших холмов. Интересно, как им понравилось.
38
Эдуард взял с меня обещание провести в Цирке еще одну ночь. Маркус погиб, и денег уже никто не заплатит, но если кто-то взял на себя контракт, он может еще об этом не знать. Это будет просто стыд и позор, если меня убьют после всех трудов, которые мы затратили. Я спустилась по этой проклятой лестнице до самой окованной железом двери и только тут поняла, что ключа у меня нет и никто меня не ждет.
Прозрачная жидкость, хлынувшая из тела Ричарда, засохла липкой и вязкой субстанцией – среднее между кровью и клеем. Надо помыться. Надо переодеться. Надо перестать видеть перед собой пасть Ричарда, отъедающую куски от Маркуса. Чем сильнее я старалась, тем ярче становился этот образ.
Я колотила в дверь, пока руки не потеряли чувствительность, потом стала бить ногами. Никто не открывал.
– Блин! – вырвалось у меня ни про кого и про всех сразу. – Блин!
Это ощущение – его тела на моем. Кости и мышцы переползают, как змеи в мешке. Теплый поток силы, тот миг, когда хотелось пасть на колени и жрать теплое мясо. Если бы я приняла силу целиком? Если бы не отступила? Я бы стала жрать Маркуса? Я бы жрала и радовалась?
Я нечленораздельно вскрикивала, колотя по двери руками, ногами, всем телом. Колени подогнулись, ноющие ладони уперлись в дерево, и я, прислонившись головой к двери, заревела.
– Что случилось, ma petite? – Жан-Клод стоял на ступенях у меня за спиной. – Ричард не погиб; я бы это почувствовал.
Я повернулась, прислонясь спиной к двери, и стерла с лица слезы.
– Нет, не погиб, даже близко не было.
– Тогда в чем же дело?
Он спустился по ступеням, будто в танце, слишком грациозно, чтобы можно было передать словами, – даже после ночи в компании оборотней это было заметно. Рубашка на нем была глубокого и сочного голубого цвета – не настолько темная, чтобы быть синей. Рукава полные, с широкими манжетами, воротник высокий, но мягкий, почти как шарф. Никогда раньше не видела на нем ничего голубого. От этого цвета полночной синевы глаза казались еще синее, еще темнее. Джинсы на нем были черные и облегающие, как вторая кожа, сапоги до колен с раструбами, чуть прихлопывающими при ходьбе.
Он присел возле меня, не касаясь, как будто – почти – боялся это сделать.
– Ваш крест, ma petite.
Я посмотрела на крест. Он не светился – пока что. Схватив крест рукой, я дернула, оборвав цепочку, и отшвырнула его прочь. Он упал у стены, серебряно поблескивая в полутьме.
– Довольны?
Жан-Клод глядел на меня.
– Ричард жив. Маркус мертв. Верно? Я кивнула.
– Тогда отчего же слезы, ma petite? Я никогда не видел, чтобы вы плакали.
– Я не плачу.
Он чуть коснулся моей щеки и отнял руку. На кончике пальца висела слезинка. Жан-Клод поднес ее к губам, чуть лизнул.
– Вкус такой, будто ваше сердце разбито, ma petite. У меня перехватило горло. Слезы не давали дышать. Чем сильнее я старалась, тем обильнее текли слезы. Я обхватила себя руками, и пальцы влипли в густую слизь, покрывшую меня с головы до ног. Руки отдернулись, будто вляпались в какую-то грязь. И я глядела на Жан-Клода, держа руки перед собой.
– Mon Dieu, что случилось? – Он попытался меня обнять, но я оттолкнула его:
– Измажетесь с головы до ног.
Он поглядел на свою руку, измазанную прозрачной тягучей смолой.
– Как это вы оказались так близко к перекидывающемуся вервольфу? – Тут на его лице мелькнула догадка. – Ричард. Вы видели, как он перекинулся.
Я кивнула:
– Он это сделал прямо на мне. И это было... Господи, Господи, Господи!
Жан-Клод притянул меня к себе. Я его оттолкнула.
– Всю одежду измажете.
– Ничего, ничего, ma petite, это ничего. Ничего. Все нормально.
– Нормально? – Я дернулась, потом обмякла у него в руках, он обнял меня, и я вцепилась в шелк его рубашки, как в спасательный круг. Спрятав лицо у него на груди, я зашептала: – Он съел Маркуса. Съел.
– Он вервольф, ma petite. Все вервольфы так делают.
Это было так странно и так ужасно верно, что я засмеялась – резким, почти злым смехом, который тут же перешел в кашель, а кашель – во всхлипы.
Я держалась за Жан-Клода как за последний островок в мире безумия, рыдала, зарывшись в него лицом. Как будто внутри меня что-то сломалось, и сейчас я выплакивала сама себя ему в грудь.
Его голос дошел до меня издалека, будто он что-то говорил уже давно, но я не слышала. Он приговаривал по-французски, шепча мне в волосы, поглаживая по спине, укачивая на руках.
А я лежала в его объятиях. Слез больше не осталось, я была пустой, легкой и онемелой.
Жан-Клод бережно отвел мне волосы со лба и провел губами по коже, как сделал это Ричард сегодня ночью. И даже воспоминание об этом заставило меня снова заплакать. Слишком это было недавно.
– Ma petite, вы можете встать?
– Кажется, да.
Мой голос прозвучал незнакомо для меня самой. Я встала, все еще в круге его рук, прислоняясь к нему, и осторожно от него отодвинулась. Я могла стоять сама. Тряслась слегка, но это лучше, чем ничего.