Смертеплаватели
Шрифт:
Наконец, опоздав на двадцать минут, входит полный, лучащийся добродушием, обросший белёсой бородкой «Надсон». В своем безумном самомнении считая других пешками, он и не думает сомневаться, тревожиться… Чего уж там! Для Генки то, что Кристина держит меня на коротком поводке, такая же непреложная истина, как его полная постельная власть над Крис. Ну, утешайся, недолго тебе осталось…
В просторной жемчужно-серой паре, с синим галстуком-бабочкой на крахмальной груди, он грузно садится и тоже заказывает дивный подогретый напиток по казацкому рецепту — варенуху. Отмечаю изысканный вкус Балабута: его дезодорант пахнет неспелой малиной, это явный спецзаказ биопьютеру парфюмерной фабрики.
Поковыряв вилочкой фаршированный балажан, он без предисловий излагает то, ради чего со мной встретился. Генка служит в домоградской миссии Объединённой Восточной церкви, инженером видеомонтажа, — выпускает слащавые витаклипы о Пути Христа в Шамбалу, над которыми сам потешается. Не то нужно «Надсону», весёлому безбожнику. Желает он, не более и не менее, как с моей помощью выйти в федеральный эфир! Недавно я стал делать очерки для правовой программы, принимаемой по телевиту от Любляны до Хабаровска и от Нарьян-Мара до Кабула…
Сладострастно играя со своей будущей жертвой, вроде бы и не думая возражать, я наивно спрашиваю, зачем ему эфир.
Ну, это просто. Я беру интервью у преступника, гуляющего на свободе, а преступник высказывает на весь Русский Мир своё кредо — взлелеянную многими годами теорию «щуки в море». В конце же он торжественно объявит, что перед зрителями — не Михаил Юрьевич Надсон, а находящийся в розыске Геннадий Фурсов! Моё дело — после монолога обеспечить Генке красивое отступление, затем новый комплект документов и, соответственно, ещё одну новую внешность. Тогда Балабут уйдёт, и больше никто никогда не увидит его в Киеве. Не здесь решаются судьбы мира… Фурсов исчезнет, слово его твёрдо. «Но сначала ты устроишь мне бенефис…»
Я безмятежно киваю, прихлёбывая варенуху. «А что это значит — щука в море?» Фурсов охотно объясняет. Он надумал эту теорию в тюрьме, подобно автору «Города Солнца»… (Ах ты, наглая хвастливая тварь!) Каждый общественный уклад несёт в себе семена собственной гибели, и она тем вероятнее, чем лучше устроено общество. Мы уже полтораста лет живём, точно в теплице, — ни войн, ни эпидемий, ни экономических кризисов… Тайфуны и землетрясения подавляем в зародыше, а бывший военный арсенал ракет с антивеществом, плюс всякие лучевые новинки, хранится лишь затем, чтобы расстрелять любое космическое тело, хоть с Юпитер величиной, вздумай оно угрожать Земле. Что ж! Это значит лишь одно: мы защищены от всего известного. А как насчёт сюрпризов? Пишут, например, о возможном появлении некоего биопьютерного демона, куда более опасного, чем информационные вирусы прежних веков; о нарастающей апатии — угасании в тепличной среде всех людских чувств, о потере любви к жизни. Словом, общество, для его же пользы, надо взбодрить и привести в боевую готовность. В процветающей и просвещённой федерации, где даже дети разучились кричать и драться, немыслимы ни бунт, ни вспышка религиозного фанатизма, ни политический переворот. Значит, оздоровительную бурю должен вызвать преступник! Он и есть щука среди сонных законопослушных карасей. Может быть, бунтарю-одиночке удастся стронуть первый камешек лавины. Всё рухнет, начнётся новый виток хаоса, войн, великих подвигов и злодейств. И это прекрасно! Лишь в трагическом обновлении — залог выживания человечества, сохранения вкуса к бытию у миллиардов людей…
Какая рассудочная, далёкая от жизни чепуха, — молча поражаюсь я. Это Женька-то Полищук, переселившийся в Космос, и некрасивая красавица Лада, и Хрузин — ходячая энциклопедия джаза, и вдохновенный хозяин ЦУД Боря Гринберг, и строители «Титана», и те, кто на нём
Внезапно для самого себя спрашиваю:
— Ладно, ты уедешь… начнёшь этот свой виток хаоса… а она что будет делать? О ней ты подумал?…
У «Надсона» и поросячьи ресницы не вздрагивают. Вкусно отпив сразу полкружки, Генка отвечает:
— Да долго ли слетать друг к другу, в наше-то время!..
Отчётливо вижу: врёт. Просто боится, что я сообщу о его подлости Крис, и ему придется тратить силы, восстанавливая свою власть над рабыней. Говаривал ведь мне же, при других обстоятельствах: «Постоянство — вариант застоя, даже корень слов одинаковый»…
Я делаю вид, что принял эту версию, и бросаю в рот маслину не без внутренней усмешки: надо же! Человек ещё раз приговорил себя к смерти…
Остановка. Яркое видение гаснет.
…Всё меняется вокруг меня, в мире загробья, который я привык считать неизменным. Быстрее прежнего мигает серый стробоскоп; пульсирующий гул пронзительнее, выше, словно и он ускоряется… Что ждёт впереди? Взрыв, катастрофа и отсутствие меня? Возвращаюсь к своим начальным страхам: все эти годы мрачного мерцания, вместе с проблесками восстановленной жизни, могут быть лишь сотыми долями секунды, идущими, пока не разбрызгался окончательно мой мозг вместе с обломками упавшего минилёта…
Порой, склоняясь к буддийским моделям бытия, уговариваю себя: потерпи немного, — быть может, впереди ослепительный свет и блаженство подлинной нирваны. А что, если совсем иное? Ни рай, ни ад, — нечто неведомое религиям и недоступное уму человека?! Страшно, о, как мне страшно…
…Ничего не случается. Я снова в родном домограде. Но события в самом деле бегут всё быстрее! Впрочем, они и были такими, мои последние дни во плоти. К развязке, к развязке мчалась моя земная жизнь…
Столик в «Каменце», встреча с Балабутом. Жуя солёные орешки, он рассеянно следит за солдатами на стене, — а те, в свою очередь, сбились в кучу и созерцают что-то на невидимом нам просторе за крепостью… Вот один отбежал, другие торопливо заряжают длинные, неуклюжие ружья.
— Наверное, турки подходят, — предполагаю я. — Там погиб знаменитый пан Володыёвский, и его могила там же…
Ему плевать на пана Володыёвского. Равнодушно отвернувшись от фантомов, Балабут объясняет, что может произойти в случае моего отказа снова помочь ему. Просто-напросто в управление ПСК и в дирекцию телевита одновременно пойдет некий текст. Жизнеописание безупречного законоведа и журналиста, который выправил липовые документы и помог сменить внешность беглому преступнику.
— Но это же, старик, сам понимаешь, не о тебе, — тебе я свято верю, — а о ком-нибудь другом на твоём месте, кто захотел бы меня подставить…
«Ну и свинья же ты», говорю я вполне добродушно, без обиды или злости. Их и вправду нет, какая там обида на практически мёртвого человека!.. «Нет, брат! Свинью я сейчас закажу, в смысле свинину с грибами и кашей», беспечно отвечает Генка. «А я — щука в море…»
Почему, — спрашиваю себя до сих пор, — почему не пошёл я тогда лёгким, доступным путём психокоррекции?! Полчаса в искусственной матке — регенераторе, и всё: нет больше ни Кристины, ни «Надсона», ни любви, ни ревности, ни едких воспоминаний… То есть, живут двое моих знакомых с такими именами, но не вызывают у меня даже слабого интереса.