«Смертное поле». «Окопная правда» Великой Отечественной
Шрифт:
Это стихи о моей матери и, наверное, о тысячах других матерей, ждавших нас с войны.
Спецназ сорок второго
Мы прорывались ночью. Трассирующие пули проносились рядом. Одна из трасс прошила моего товарища, и он упал. Телогрейка на глазах пропитывалась черным. Меня потянули за руку. Быстрее! Ему уже не поможешь.
Василий
О людях этой профессии, бойцах-десантниках, любят снимать фильмы, показывая их необыкновенные подвиги, сверхъестественное умение стрелять и сражаться.
Неоднократно встречаясь с Василием Григорьевичем Полеевым, я понял, что это не совсем так. Они были обычными солдатами, выполнявшими в самых сложных условиях свой долг. И все же я смело могу назвать их вполне современным, почетным словом «спецназ». Они были спецназовцами Великой Отечественной.
Я родился 26 мая 1925 года на Дону, в станице Потемкинской, Калачевского района, Сталинградской области. Места наши живописные, быстрая чистая река, поросшие лесом холмы на правом берегу, обширная пойма. Отец и мама работали в колхозе, детей в семье было трое: две сестры и я. Сестры были постарше.
Как все мальчишки, любил рыбалку. На Дону и сейчас рыбалка хорошая, а до войны — вообще отличная. Можно было увидеть рыбака, вытаскивающего из лодки сома килограммов на двадцать или здоровенного сазана с полпуда весом, и никто не удивлялся. Попадались крупные судаки, лещи, а вяленый синец и чехонь такие жирные, что на солнце просвечиваются.
В нашей мальчишечьей компании имелись свои любимые места. Обычно на перекатах, песчаных плесах. Ловили удочками, донками. Лучше всего клевало вечером, ночью или рано утром. Бывало, до конца сентября рыбалили. В этот период крупные судаки на малька хорошо брались. Разведем костер вечером на песке, сидим, что-то варим, разговариваем. Кое-кто уже покуривает. Взрослыми себя торопились почувствовать. Война нас быстро взрослыми сделала. Мне в мае сорок первого шестнадцать исполнилось. Я уже год работал в колхозе, закончив восемь классов. Летом собирался поступать в техникум, а какой там техникум, когда 22 июня немцы начали войну! Надежда на быстрый разгром врага не оправдалась. На фронте творилось что-то непонятное. Наши войска оставляли город за городом. Как и все, мы, мальчишки, переживали отступление Красной Армии.
В августе ушел на фронт отец. Из родни и знакомых тоже многих призвали. Женщины ходили растерянные, плакали, предчувствовали плохие вести. Посыпались осенью сообщения. В основном «пропал без вести», но много было и похоронок. Моя тетка так кричала, когда похоронка на сына, моего двоюродного брата, пришла! Ему и девятнадцати не исполнилось. Меня обняла и давай причитать: «Ой, Вася, какая судьба вам выпала!»
Выкрикивала что-то еще, себя не помня. Я испугался, вырвался и убежал. А войны я не боялся. Матери как-то заикнулся, что добровольцем пойду. Она заплакала и уговорила меня глупостей не делать. Некоторые мальчишки ездили в район, записываться в армию. Кому отказали, а кому сем надцать исполнилось, взяли. Вроде в военные училища направили. Я им завидовал.
Когда
Описывать нашу беду не надо. Какие тут слова подберешь? Мы жили дружно, отца любили. И вот нет его и никогда не будет. Когда я собрался в военкомат, мать на этот раз меня не отговаривала. Может, для кого-то удивительно звучит. Сейчас от армии пытаются уклониться, кто как может. А тогда настрой другой был. И еще такая деталь. Наши края казачьи, хотя слово «казак» с двадцатых годов означало едва ли не врага Советской власти. Веками сложилась традиция: как война, так казаки коней седлают. Хоть с плачем, но провожали мужей и сыновей на все войны.
Коня у меня не было. Добирался вместе с группой призывников пешком. Это было примерно в середине июня. В райцентре я соврал, что мне восемнадцать. Поначалу толком не проверили, а когда выяснилось, подошел ко мне лейтенант и велел собираться домой. «Куда я тебя дену? Приходи через пару месяцев — зачислим в училище, на танкиста или командира пехотного взвода». На танкиста я был учиться готов. Но домой он меня все же не отпустил, сказал, подумает. Я написал заявление, что прошу зачислить меня добровольцем в ряды Красной Армии, чтобы мстить за погибшего отца.
Поболтался еще дня четыре на призывном пункте. Харчи кончились, кормили раз в день жидким супом или кашей. Ходил голодный. Приезжали «покупатели». Уводили команды, а меня неожиданно приметил лейтенант с необычными эмблемами, который набирал людей в воздушно-десантную бригаду. Он рассказывал, что служба в воздушно-десантных войсках особая. Ребят берут смелых, которые будут действовать в составе парашютных десантов, драться с немцами в их тылу.
В сорок втором мало у кого имелись награды, а у лейтенанта блестел орден Красной Звезды. Сопровождавший его высокий светловолосый старший сержант имел медаль «За отвагу». И еще, что я приметил, хоть и мальчишкой был. Мне показалось, что у них и вид другой был. Мускулистые, крепкие, хотя не сказать, что «амбалы». Словом, тертые ребята. Я полез в числе других записываться. А потом меня дернул за локоть мужчина лет тридцати и отозвал в сторону: «Ты парень молодой, мало в жизни понимаешь. В десант не иди, живыми оттуда не возвращаются».
Я сначала подумал, что провокация. Но мужчина, оглядываясь по сторонам, повторил, что лучше мне записаться в шоферы или радисты. Убеждал он меня с сочувствием, и я заколебался.
И все же я попал в команду, которую составлял лейтенант. Познакомился с сопровождавшим его старшим сержантом, разговорились. Сержанта звали Леонид Иванович Коваленко. Он выслушал мою нехитрую биографию и предложил: «Не раздумывай, иди к нам». До Сталинграда мы добирались пешком, переночевав в каком-то складе. Было полно мошки, в такую пору днем даже скотину стараются выгонять на луга реже. Наша команда, человек сто, представляла странное зрелище. Мало того, что одеты в рванье (все равно форму дадут!), да еще идем, размахивая руками, отгоняя мошкару. Поздно вечером пришли в Сталинград. По дороге троих или четверых недосчитались. Лейтенант с орденом сплюнул и сказал, что обойдемся без них. Это не бойцы.