Смешилка — это я!
Шрифт:
Папа, напомню, считался мастером на все руки, хотя, вновь напомню, у каждого человека всего две руки. Вот ими двумя он и наладил миниатюрную подпольную звукозаписывающую и говорящую технику (так он ее называл). Которая могла включаться и выключаться незаметным нажатием кнопки, чтобы заранее запечатленный звук входил в комнату неизвестно откуда…
Для начала я запечатлела бодрое бабулино обращение к участникам… предстоящих поминок:
— Друзья! Я не намеревалась от вас уходить. Но рада, что поминки объединили вас всех. Повод, конечно, назвать удачным нельзя. Но пусть он послужит началом — и вы станете собираться
Фактически я почти повторила то, что бабуля произносила не раз: «Так редко вижусь с друзьями: у всех загруженности, дела… Неужели лишь на поминках моих увидимся?» Она просила к тому же, чтобы на прощании с ней присутствовал юмор, — и я постаралась.
— Не кощунственно ли все это? — вонзился мне в ухо мамин вопрос.
— Кощунственно не выполнить полностью бабулины пожелания, — не слишком уверенно ответила я. И более убежденно добавила: — Она хотела подчеркнуть, что бытие не остановилось, что оно продолжается… И что даже торжествует!
— Тогда, может, и танцы устроить?
— Такой просьбы в завещании нет.
Ну а присутствующие на траурной церемонии слегка обалдели… Их взгляды блуждали по сторонам, точно искали бабулю. «Она предвидела свою кончину и заранее записалась?», «Она нас разыграла, чтобы наконец всех вместе собрать? И где-то здесь прячется?»
— Внучка выполняет завещание бабушки, — зачем-то угрюмо проинформировал папа.
Все дружно вспомнили, что я — Смешилка. «Лишь бы не вздумали аплодировать!» — заволновалась я. Но этого не случилось… Однако бытие, его продолжение, согласно бабулиной просьбе, торжествовало.
А я, вернувшись после поминок к себе в комнату, принялась перебирать бабулины фотографии. И, не слыша себя, рыдала.
Сзади меня обняла мама.
— Ты не представляешь себе, что такое… в любом возрасте лишиться матери!
— И не хочу себе это представлять…
Я не сказала, что лишиться бабули не менее страшно.
Мы с мамой приникли друг к другу. И слезы наши, казалось, перемешались.
А бабуля, не обращая внимания на черную ленту, опоясавшую портрет, со стены нам улыбалась.
Чтобы голос бабули не только по звуку, но и по сути был ее голосом, мне следовало набраться и ее знаний. Но на это бы ушли многие годы. И я придумала, как этот путь сократить.
Бабуля вчитывалась в творения великих, а потом знакомила меня с самыми впечатляющими строками и абзацами. Я же решила для начала знакомиться не с творениями, а напрямую с цитатами. Для этого отыскала в библиотеке увесистый сборник цитат под названием «В общении с мудрыми мыслями» — и стала выискивать из тех чужих мыслей наиболее мудрые. Такое общение мне очень нравилось: я умнела, как говорится, у себя на глазах.
Бабулин стул… тарелки, ложка, вилка, нож затаились на тех местах, которые они занимали при ее жизни. Только стул был незанятым, а столовые приборы были нетронутыми. И такими им предстояло остаться. Все приготовилось к молчаливому почитанию. Но вдруг возник голос бабули:
«Родные мои… Я всегда наслаждалась, когда вы с аппетитом уплетали мои кулинарные изготовления. И все же буду почти каждый день на несколько минут вас от еды отрывать. У меня теперь вдоволь времени, чтобы погружаться в раздумья о ваших делах и заботах, а когда вы все соберетесь за столом, делиться с вами своими соображениями.
Я надеюсь, что классическая литература, как и при мне, будет жить в нашем доме. Ну вот, к примеру: „Уж не жду от жизни ничего я…“ Так писал Лермонтов, потому что очень был жизнью разочарован. А я уж ничего не жду от жизни, так как она для меня завершилась. Но оговорюсь: она все же кончилась не совсем. Смешилка будет, как мы условились, приводить к вам мой голос.
И всюду страсти роковые, И от судеб защиты нет…Так писал Пушкин. А если защиты нет, зачем сокрушаться о том, что болезнь настигла меня, а кто-то недосмотрел? Жить надо, как советовал Лев Толстой, сегодняшним днем. Ничего важного не откладывая. И безусловно, беспокоясь о дне завтрашнем… Только упаси вас Бог от беспокойства там, где для него нет оснований!»
Последнее я сказала персонально для мамы. Чтобы она в отсутствие бабули не принялась с удвоенной энергией оборонять меня от того, что могло представляться ей драмой, но ничего драматичного в себе не таило.
Бабулиным голосом я продолжала вещать:
«Привычка свыше нам дана: Замена счастию она.Это тоже написал Пушкин… И к этому надо прислушаться. Зачем заменять счастье вредными привычками?»
Я намекала на вредную папину привычку курить, против которой восставала бабуля. Но от которой папа, как ни старался, не мог отделаться. После кончины бабули я дала себе клятву наблюдать за здоровьем родителей. А бабулин голос продолжал:
«Любви все возрасты покорны…Это поет в опере „Евгений Онегин“ генерал — муж Татьяны. Но генерал имел в виду любовь в браке, в семье, а не вообще…»
Я для разнообразия сослалась на оперу… А привела ту строку, чтобы родители, хотя они и не забывали о своих — не таких уж юных! — годах, продолжали по-юному друг друга любить. Бабуля надежно скрепляла нашу семью, и я вознамерилась, подражая ей, это продолжить.
С цитатами я, кажется, переборщила. Но тем не менее мама и папа стали оглядываться, как гости оглядывались на поминках, словно ожидая, что вслед за бабулиным голосом появится и она сама. Убедившись, что этого не случится, мама резко отодвинула свою тарелку в сторону: ей было не до ужина.
— Ты воссоздала и ее голос, и ее образованность, — полушепотом отметила мама. И еще дальше отодвинула тарелку с едой.
Папа тоже отодвинул свой ужин.
— Она и для меня была матерью…
«Если так будет ежевечерне, они просто заболеют от голода…» — обеспокоилась я. И напомнила:
— Бабуля обожала, когда вы к ее ужинам припадали…
— Таких ужинов больше не будет, — сказал папа. — Мы припадали с удовольствием и потому, что рядом была она…
— А сейчас нарушаете ее завещание, — попыталась я урезонить родителей. Но сама опять сорвалась в слезы.