Смотри на меня

Малиновская Маша

Вертинский чуть отодвигается и поджимает ноги, позволяя выбраться из кровати. Вторая койка пуста, значит, Семён ночевал не в комнате, но одеяло, кажется, он забрал с собой.

Я опускаю ноги на пол, нащупываю мужские тапочки и встаю. Первым делом захлопываю плотнее окно. Стягиваю с вешалки Егорову спортивную мастерку и выползаю в коридор.

Время раннее, суббота, общага почти пустая. Мне бы очень не хотелось сейчас кого-нибудь встретить. Я, со следами похмелья и вчерашней туши под глазами да в мужской секции. Такое себе.

Делаю

свои дела и возвращаюсь обратно. Медлю у двери, всё ещё испытывая смущение и стыд за вчерашнее, но всё же вхожу.

Егор уже встал и делает зарядку. Он не пропускает её никогда, даже когда болеет или после весёленькой ночи. Включаю чайник и залезаю в углу на высокий барный стул, откуда-то тут взявшийся. Отрешённо наблюдаю за тем, как Вертинский отжимается. Следующим будет турник, потом пресс. Это я уже наизусть знаю, выучила, каждое утро наблюдая в окно за небольшой площадкой рядом с нашими домами. Сколько Егор не пытался и меня склонить ко всем этим нормативам ГТО, ему не удалось. Спасибо, мне и так хорошо.

— И мне завари, — кивает на чайник, переводя дыхание между упражнениями. — Бутеры сделаешь? Там масло и сыр в холодильнике.

— Угу.

Пока он заканчивает, я достаю продукты и делаю нам лёгкий завтрак. На удивление, отмечаю, что мне дико хочется есть, хотя, по идее, должно быть наоборот — воротить от еды. Егор уходит умываться, а я переставляю чай и тарелку с бутербродами на столик и усаживаюсь с ногами на стул в ожидании.

Он возвращается с футболкой на плече, идёт к шкафу, чтобы надеть свежую, а я впервые отвожу глаза от его обнажённого тела. Я ведь раньше не раз видела его без футболки, но это никогда не вызывало смущения.

А всё вчерашняя глупость. Хочется извиниться за неё, но я даже мысль отметаю. Лучше сделаю вид, что не помню.

Он переодевается и присаживается на соседний стул, начинает есть свой бутерброд с аппетитом.

— Что? — спрашивает, толком не прожевав, когда замечает, как я пялюсь.

— Да ничего, — улыбаюсь. — Просто не понимаю, как ты можешь так отрываться, а потом с утра быть как огурчик. Я умираю от похмелья.

— Практика, — тоже улыбается Егор. — А вообще, Юль, тебя траванули, я уверен, — уже говорит серьёзно. — Расскажи, что помнишь. Я найду ублюдков и заставлю сожрать собственное дерьмо.

И он это сделает, я уверена. Егор никогда не бросает слов на ветер. В лепёшку расшибётся, но если сказал — сделает.

Рассказываю, что помню. Что поссорилась с Лилей, как взяла пиво у какого-то парня, и уже спустя два стакана почти не чувствовала ног. Как затащили в ванную и ржали как кони, как сфоткали, сдёрнув бельё. А потом пришёл третий и они ссорились, только не помню, почему. После меня оставили в холодной ванной, а потом уже помню, как была в машине с Вертинским.

— Всё как-то прерывисто. Помню, как ты дал мне понюхать нашатырь, а потом как пила чай.

Всё действительно

туманно и прерывисто помнится, как в заезженном старом пленочном фильме. Только вот я всё же немного привираю, сделав вид, что не помню, как предложила другу заняться сексом.

— А как ты нашёл меня?

— Не я, Семён. Он пошёл в ванную, а там обнаружил тебя. При чём дверь была заперта на щеколду снаружи. Конфета, будешь баловаться — будешь дома сидеть.

— Конечно, папочка, — кривляюсь. — Если бы я не поссорилась с подругой, я бы не стала пить с тем парнем. Ты зачем её обидел?

Вертинский встаёт, вытирает губы салфеткой и убирает кружки под стенку. Парни есть парни. Зачем же мыть после чая?

— Ты про ту рыжую прилипалу?

— Она хорошая девочка.

Наблюдаю, как возвращается к своей кровати и начинает собирать вещи в дорожную сумку.

— Юля, хорошие девочки так не сосут.

Поперхаюсь конфетой, которую стащила из вазочки, решив, что Звягин не обеднеет, а Егор их всё равно не ест.

— Фу.

Я давным давно привыкла к подобным высказываниям. Дружить с парнем — уметь не впадать в ступор от пошлятины.

— Тебе за вещами надо? — спрашивает, собравшись.

— Нет, я вчера всё домой отвезла.

— Тогда поехали.

— Поехали.

Выбрасываю фантик в мусорку и встаю, обуваюсь и тянусь за курткой, что висит на вешалке. Вот не дал Бог росту, что поделать.

— А это что за хрень?

Я вздрагиваю от неожиданности, когда Егор вдруг подходит и задирает до самого лифчика мою кофту, а потом касается пальцами кожи.

— Эй! — дёргаюсь в сторону.

Сама шокировано смотрю на свой бок. То-то мне было как-то дискомфортно, но я решила, что просто стукнулась. От ремня джинсов и до самого бюстгальтера сбоку живота виднеется тонкая запёкшаяся царапина. Довольно глубокая, учитывая, что кожа рядом с ней даже немного покраснела.

— Часы, — воспоминание приходит вспышкой. — У того, кто схватил меня, на руке были часы, но на браслете что-то острое.

Егор прищуриваться, и его взгляд не сулит ничего хорошего. Я могу быть уверена, что тем утыркам с вечеринки не поздоровится.

По дороге домой я дремлю. Лучше не смотреть в окно, когда едешь в машине с Вертинским. Просить его сбавить скорость бесполезно. Лучше пристегнуться, помолиться или вовсе глаза закрыть. Но помолиться обязательно, и неважно, веришь в Бога или нет.

— Приехали, соня, — просыпаюсь от лёгкого тычка в плечо.

Вот вроде бы и не спала, всё слышала, а под конец таки вырубило.

— Я уснула? — пытаюсь проморгаться.

— Ага. Залила слюнями мне весь ремень безопасности.

Позорище. Хватаюсь ладонью за ремень, но он сухой. А Егор смеётся, и мне хочется его стукнуть.

— Я пошутил, Конфета. Топай, тёть Оля заждалась уже, наверное, котлет нажарила. Имей ввиду, я приду на ужин, так и передай.

— Хорошо, — улыбаюсь. — Звони.