Смуглая чайка
Шрифт:
ПРОХЛАДНЫЙ ГУСТОЙ ЛЕС, ИЮЛЬ…
Второй день, как Арпине услышала о том, что Он приехал. И сейчас, когда до ее слуха дошел слабый рокот машины, она медленно, словно в предчувствии чего-то плохого, подняла голову, посмотрела на дорогу. Поднимая легкую пыль, проехала машина Арташеса… Арташес сидел гордый и самоуверенный, с поднятой головой, правая рука на руле, левая – навстречу ветру…
Проехал Арташес, оставив на дороге лишь облако пыли, которое, постепенно растаяв, легко и медленно село на зеленую обочину дороги, и больше ничего не
Была любовь – сильная и нежная, сладкая, томная, но она постепенно прошла. Потом любовь была и не была, потом вообще не стало. Почему прошла, почему ничего не осталось? И самая большая потеря в том, думала Арпине, это когда что-то умирает в тебе, что-то очень дорогое и родное, что жило в тебе и помогало жить. И когда Арпине услышала вдруг, что Арташес приехал в село, сердце ее вмиг словно остановилось, трудно стало дышать, показалось, что внутри что-то оборвалось, лицо запылало. Ей показалось, что женщины сейчас заметят это и бог весть что подумают.
Она торопливо наклонилась и продолжила сажать рассаду.
Значит, любовь есть, осталась, как затаившийся в золе уголек и теперь снова затлела… Жаль, очень жаль, что нельзя остановить время и повернуть его вспять, чтобы исправить свою ошибку. Значит, остается только смириться с судьбой и жить красивыми воспоминаниями из прошлого, которые поистине согревают твою душу, наполняют сердце радостью, но в то же время безжалостно обжигают тебя изнутри…
– Мам, видела машину? – спросил прибежавший со стороны дороги старший сын. – Белая, будто обдана молоком, видела, мам?
Арпине не обратила внимания на сказанное сыном. Она начала сосредоточенно доить корову, и струи молока, как солнечные лучи, плясали и подскакивали в ведре, молоко поднималось, пенилось, пенка лопалась. Арпине и доила, и непрерывно думала об Арташесе, который более десяти лет в деревню не приезжал, а теперь каждый год должен приезжать. Говорят, приехал восстановить дедовский дом, и после этого каждое лето будет приезжать вместе с семьей на отдых в отчий дом.
И во время дойки, и когда надоенное молоко несла домой, а оно, парное, шипело в ведре, Арпине продолжала думать об Арташесе. Пыталась не думать, не получалось, не могла забыть его. А когда заксрипела калитка и Мукел, с большим носом, дородный и мрачный, с вязанкой хвороста за спиной, вошел во двор, холодная дрожь пробежала по телу Арпине. Ей почему-то показалось, что Мукел сейчас все поймет, догадается о том, что происходит в душе жены, и как-то испугалась…
Мукел с треском сбросил с плеча тяжелую вязанку хвороста, от которой правое плечо будто поднялось, немного выпрямился, после чего заметил жену.
– Корову подоила? – спросил он безразличным и суровым тоном.
– Да, – тихо произнесла Арпине.
Мукел не заметил, что голос жены как-то изменился. А Арпине, облегченно вздохнув, что муж ничего не заметил, собрала в кучу нарубленные сыном сухие ветки и начала разжигать огонь.
– Ты только сейчас собралась заняться обедом? – чуть позже и немного недовольно спросил Мукел, садясь на каменные ступеньки и закручивая папиросу.
– Но я только пришла, – покорно ответила Арпине. – Принесли много рассады,
– А где теленок?
– Завела в хлев. Был привязан у ограды. Вдоволь пощипал травы.
Мукел медленными, уставшими движениями закручивал папиросу. Чуть позже, когда Арпине приготовила молочный суп и они, сидя на веранде, безмолвно ели, старший сын, который в этом году должен был пойти в первый класс, вдруг мечтательно, с воодушевлением произнес:
– Сегодня я увидел новую «Волгу», словно облитую молоком, белую-белую. Когда я вырасту, куплю себе такую.
Арпине будто за руку кто-то поймал за преступлением, ложка в руке задрожала в воздухе, однако незаметно опустилась в тарелку… Но Мукел не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Взбешенный от ревности, он несколько раз выходил из себя.Толстогубый, с мохнатыми густыми бровями, широкими ноздрями, с выступающим кадыком, он осатанело посмотрел на жену, хриплым голосом спросил:
– Что за машина?
– Не знаю, – тихим голосом, притворяясь равнодушной, сказала жена, – не видела.
– Видела, я показал, видела, – скороговоркой протараторил сын. – Не видела, мама?.. Я Нанарик тоже показал.
– Ешь свой обед, – сердито сказала мать.
Тихо, безмолвно съели молочный суп.
– Машина Арташеса, – помолчав, сказал Мукел. – Он был Арташ, я – Микаел, сейчас он Арташес, я – Мукел. – Слова медленно, будто лениво, сыпались из-под пожелтевшей от папирос бороды. – В школе сидели за одной партой, контрольные у меня списывал, поехал, стал человеком, потому что за его спиной был хозяин. А я остался пастухом и заготовщиком сена. – Мукел глубоко вздохнул, отодвинул тарелку в сторону и сказал: – Говорят, за деньги людей принимает в институт, – и добавил, судорожно натягивая мышцу щеки: – Зарежу, если услышу, что словом молвилась с ним.
– Мукел, – испуганно одернула мужа Арпине, мельком взглянув на детей.
Дети втроем сидели вокруг стола и с удивлением смотрели то на отца, то на мать. Муж не обратил внимания на тревогу жены.
– Чая нет? – чуть позже спросил он.
– Есть, – тихо ответила Арпине и пошла за чаем.
Чайник был во дворе, на очаге. А на улице было уже темно, и из темноты Арпине смотрела на мужа, сидевшего с понурой головой под тусклым светом лампы на веранде, и сердце ее затрепетало от понимания несостоятельности ее жизни. И самое ужасное, что жизнь ей преподнесла тысяча одну причину, чтобы плакать, и никакой возможности – посмеяться от души. Она долго смотрела, будто впервые видела мужа, с горечью думая о том, что она его никогда не любила.
Выходит, она любила всего один раз – в первый и последний раз. Но почему и как она жила, если не любила? И кто, кто может понять, какие это муки, страдания – жить с нелюбимым человеком?.. Она долго думала над этим и не могла понять, зачем вышла замуж за него…
Наливая чай в стакан мужа, Арпине заметила, что от него несет свежескошенной травой. Этот запах буквально душил ее, когда они выключили свет и легли в постель… Мукел был небрит, жесткие волосы кололи лицо Арпине, а запах сена был невиносимо тяжелым. Арпине закрыла глаза, и Мукел не понимал, зачем. Все тело жены, с ног до головы, дрожало, и Мукел не понимал, почему.