Смутная пора
Шрифт:
Головкину письмо пришлось по душе. Во-первых, он сам противился намерению царя вернуть Правобережную Украину полякам, во-вторых, тронула верность гетмана.
Сколько уж раз доносили Головкину, будто Мазепа с поляками в большой дружбе, а какая же это дружба, коли он явно только об интересах государства помышляет.
«Вот оно и верь другой раз доносам, – подумал Головкин. – Нет, уж видно, такого верного гетмана у нас не было и не будет…»
Да и Петр, прочитав письмо, призадумался.
Правда, передать Правобережную Украину панам он обещал, вынудили
– Ты, Гаврил Иванович, – сказал он Головкину, – отпиши гетману тайно, чтоб правобережных городков панам пока не отдавал… Пусть говорит, что указа не имеет…
Мазепа, получив ответ Головкина, успокоился. Польских комиссаров выпроводил ни с чем.
Но вслед за этим – новая неприятность: царь требует в Польшу пять тысяч казаков.
Гетман думает: как поступить, чтоб угодить царю и сохранить для себя казацкое войско?
И решает: нужен свой, надежный начальник. Верный и разумный человек, который в случае надобности немедленно приведет казаков обратно. Но где такого человека сыщешь? Обозный Ломиковский скоро потребуется для иных дел. Полковник Горленко – горяч и неразумен. Полковник Апостол – ненадежен. Кричит против царя больше всех, а сам дружит с Кочубеем… Гм… кто же еще? Вот разве Войнаровский, племянник? Свой человек, да только молод, глуп… Поверил кочубеевским сплетням, обиделся, уехал в свое поместье и три месяца глаз не кажет. Ревнует, что ли? Пожалуй, надо вызвать его сюда, поговорить, образумить…
… Войнаровский приехал. Он очень изменился за эти месяцы. Похудел, осунулся. Небритое лицо. Потупленный взгляд. Чужой, с глушинкой голос. «Болен он, что ли?» – подумал гетман, взглянув на племянника.
– Вы приказали, дядя…
– Да. Я хотел с тобой поговорить…
– О чем?
– О многом… Садись сюда, в кресло…
Андрий сел. Угрюмо смотрит вниз, мнет в руках шапку. Гетман догадывается: поверил Кочубеям, растрезвонила обо всем проклятая баба.
– Я чую, Андрий, что злые люди наплели на меня разные небылицы…
– Какие небылицы, дядя?
– Вот… будто крестницу я соблазнил… Будто околдовал Мотроненьку… Мало что брешут. Врагов у меня много.
Гетман остановился, посмотрел на Андрия. На лице племянника ни тени смущения. Словно эта история его не касалась. Странно.
– Я расскажу тебе, как у нас получилось…
– Не надо, – тихо перебил Андрий. – Это, наверное, неприятно вам, а мне не нужно… Оно ничего не меняет…
Мазепа даже растерялся. Черт возьми, почему же тогда Андрий так переменился? Что сделало его таким чужим?
– Я полагаю, – начал гетман снова, – тебе следует больше доверять мне. Ты что-то таишь, смотришь волком… Скажи…
Андрий поднял голову. Красивые светло-карие глаза его строги и холодны:
– Хорошо… Я скажу… Я давно должен сказать… Вы двадцать лет правите Украиной, дядя. Вы говорили мне, что любите нашу матку-отчизну и хотите сделать ее счастливой… Помните? Я был молод, я верил вам… Теперь мне открылось другое. Я объехал много селений… Всюду слезы и нищета…
Мазепа слушал молча. «Вот в чем дело… Мальчишка продолжает блажить… Но как он смеет говорить так со мной?»
На мгновение почувствовал прилив гнева. Захотелось остановить щенка, ударить. Нет, так можно все испортить. Нужен иной способ. Сдержался, решил оставаться спокойным и терпеливым.
А Войнаровский уже горячился:
– Вы отдали народ в руки старшины и арендарей… Вы окружили себя стрельцами и сердюками. Лучших людей вы казните и ссылаете в Сибирь. Да, да. Семен Палий, – я слышал о нем еще в Германии, – этот великий и благородный рыцарь сослан вами… Вы боитесь его имени, а народ поет про него песни… Вот почему я не могу служить вам. Я не думал, что вы такой… Простите…
Андрий поднялся, поклонился, хотел уйти. Гетман остановил.
– Подожди. Ты должен выслушать теперь меня.
– А что можете вы сказать? Разве я говорил неправду?
– Ты молод и горяч… Я стар и искушен в политике.
– Ваша политика – тиранство…
– Нет… Я больше, чем ты, ненавижу тиранов…
– Вы опять лжете, дядя!
– Не кричи… Ты не был еще рожден, когда я дал великую клятву сделать нашу отчизну счастливой и богатой…
– Ваши дела свидетельствуют против ваших слов, – перебил Андрий.
– Подожди, неразумное дитя, – торжественно произнес гетман. – Ты узнаешь сейчас великую тайну и поймешь, как несправедливы твои слова… Я призываю всемогущего бога в свидетели и присягаю тебе в том, что не для приватной моей пользы, не ради высших почестей, не ради обогащения, не для каких-нибудь прихотей, но ради всех вас, состоящих под властью моей и под моим региментом, ради общего добра матери нашей бедной Украины и пользы всего народа нашего я всю свою жизнь разумно и осторожно готовлю час освобождения отчизны… Тебе ведомо, что Москва и Варшава давно хотят погибели нашей… Если бы я, не имея еще сил и средств, стал открыто за вольность народа, все монархи, соединив войска, напали бы на меня, и что бы тогда было с Украиной? Я знаю, враги мои шепчут, будто я предал Семена Палия… И ты поверил тому? А ведомо ли тебе, что я был лучшим его другом, что я не раз советовал ему ждать иного, более подходящего времени. Он не послушался, он был горяч, как ты. И вот Потоцкий залил кровью все Правобережье, а Палия хотели предать жестокой казни… Только моим заступничеством сохранена его жизнь…
Гетман передохнул, вытер платком навернувшуюся слезу.
Андрий смотрел на него изумленными глазами. Его сердце учащенно стучало. Он не знал еще, чему верить, но все существо его постепенно охватывало необычайное волнение.
– Ведомо ли тебе, как я неустанно тружусь, чтобы сохранить казачество от царской службы и погибели? – продолжал гетман. – Ведомо ли тебе, что только моим старанием возвращены из Польши полки Апостола и Горленко?
Мазепа опять остановился, вытащил из стола груду бумаг, протянул Андрию: