Смутная пора
Шрифт:
– Неволей, боярин…
– А нам, значит, по своей воле служить желаешь? Так, что ли? Ну, а ежели изменишь нам… тогда что говорить будешь?
– Богом клянусь! – воскликнул Мазепа. – Никогда тому не быть! Навеки нерушимо государю православному присягаю!
Матвеев задумался, зевнул, широким крестом осенил большой рот, сказал приветливо:
– Кто вас, казаков, поймет. Но сдается мне, что ныне ты, Иван Степанович, говоришь не ложно, петому человек ты разумный и пользу свою понимаешь… Завтра к великому государю представлен будешь.
И встал,
VI
… Круглолицый, толстогубый, с маленькими пухлыми руками, покрытыми крупными конопушками, с хитроватыми, прищуренными глазами, гетман Иван Самойлович был поповичем и по внешности и по всему внутреннему складу.
Вначале, – после своего избрания гетманом, пока положение еще было непрочно, – Самойлович старался казаться ласковым и приветливым человеком, заискивал не только у старшины, но и у рядового казачества и селянства.
Когда же власть его как гетмана упрочилась, особенно после того, как Дорошенко сдался и был послан в Вятку воеводой, попович стал горд, заносчив и алчен.
Не только простому народу, но даже казацкой старшине и духовенству строго запрещалось сидеть при гетмане, входить в его двор с палкой. Выезжал гетман только в карете, окруженный большой толпой родственников и слуг. Родовитых казаков и заслуженных военных, людей гетман постепенно вытеснял с хороших должностей, отдавая лучшие места бесчисленной ораве своих родных. А эта родня творила такое беззаконие, что скоро имя гетмана Самойловича стало ненавистным всему украинскому народу.
Сам попович относился к людям жестоко, презрительно и не знал предела жадности.
– Все брали, и я беру, – говорил он. – Совестью людей не удивишь, а себя уморишь…
Только одного человека, как родного, любил и жаловал гетман – Ивана Степановича Мазепу.
Да и как было Самойловичу не любить его, если столько постоянного усердия показывал, служа ему, этот человек.
Пусть себе Дорошенко сидит на вятском воеводстве и думает, будто Мазепа до конца оставался его верным слугою и лишь по воле судьбы покинул его. Гетман знает, что на самом деле Мазепа служил не Дорошенко, а ему, и тонко провел своего благодетеля.
А выборы киевского митрополита? Кто, как не Мазепа, преданный друг поповича, устроил дело так, что митрополичий престол занял не ненавистный Лазарь Баранович, а родственник Самойловича – Гедеон Четвертинский? А кто ежедневно улаживает десятки неприятных столкновений со старшиною и чернью, кто учит детей гетмана, кто постоянно заботится о том, чтоб жизнь его текла легко, покойно и приятно?
Нет, не ошибается гетман в этом человеке, по заслугам пожаловал его важным званием генерального есаула…
Так думал гетман, но Иван Степанович думал иначе.
Ночью, когда затихала гетманская столица Батурин, когда крепко и сладко спал на пуховиках попович, – генеральный есаул доставал из тайника книгу в дорогом сафьяновом переплете и характерным, четким
«В мельницах казацких нет казакам воли, ни знатным, ни заслуженным – все на себя забирает. Что у кого полюбится – возьмет, а что сам пропустит, то дети его возьмут. Государево жалованье, соболиное и объяриное, на двоих присланное, один себе забрал. Судейской должности уже четыре года никому не дает, хочет, чтоб сия должность за большие деньги была куплена. Города малороссийские не государевыми, а своими называет и людям войсковым приказывает, чтоб ему, а не монархам верно служили…»
Долго еще, озираясь по сторонам и прислушиваясь к шорохам, записывал есаул. Чуял, могут большую службу сослужить ему эти записки, но до поры до времени тайны своей никому не открывал. По опыту знал, что доносами шутить нельзя.
VII
А в государстве Московском было смутно…
Умер царь Алексей Михайлович. Недолго процарствовал его хилый сын Федор. Посадили ближние бояре царем десятилетнего Петра – младшего сына Алексея Михайловича от второй жены Натальи Кирилловны Нарышкиной.
Но родственники царя Алексея по первой жене – бояре Милославские, партию которых возглавляла энергичная царевна Софья Алексеевна, – с помощью взбунтовавшихся стрельцов, убивших виднейших представителей нарышкинской партии, добились того, что бояре «передумали» и объявили двух царей: Петра и придурковатого Ивана, родного брата Софьи. За малолетством царей правительницей стала царевна, находившаяся в любовной связи с красавцем князем Василием Васильевичем Голицыным, в руках которого сосредоточились все нити государственной власти.
Образованнейший человек своего времени и блестящий дипломат, князь Голицын не обладал полководческим талантом.
Софья же страстно желала, чтобы ее «свет-Васенька» прославил себя воинскими подвигами и тем самым замазал рты боярам, недовольным быстрым возвышением фаворита.
Мазепа, часто бывавший в Москве и сумевший уже расположить к себе любимца царевны, хорошо понимал желание правительницы, но Самойлович, потерявший с годами нюх, на этот раз «тонкой дипломатии» не понял.
Когда к гетману приехал думный дьяк Емельян Украинцев «говорить» о походе против татар во исполнение обязательств по договору о «Вечном мире», заключенному с Польшей в 1686 году, попович заупрямился.
– Как угодно великим государям, а, по-моему, воевать нам причин нет, – разглаживая усы и недовольно посапывая, говорил гетман. – Прибыли нам от этого все равно не будет, до Дуная владеть нечем – все пусто, а за Дунай – далеко. Крыма же одним походом не завоевать. Возьмем ближние городки – турки придут их добывать, а нам защищать трудно. Зимой рати надобно оттуда выводить, иначе от поветрия тамошнего многие помрут…
– Теперь все государи против турок вооружаются, – настаивал Украинцев, – если мы в этот союз не вступим, то будет нам стыд и ненависть от всех христиан…