Смягчающее обстоятельство
Шрифт:
– Что ж она с таким мужем в галантерее торгует?
– Говорит, скучно дома сидеть. Она еще до замужества торговала. Ты не представляешь, как я хочу в Венецию. Подышать ее воздухом, покататься на лодочках…
– Уговорила. Как только получаю тринадцатую, сразу едем. Только ботинки купим, а то не в чем ехать.
– Как Ленке повезло…
– Из чего я делаю вывод, что тебе не повезло. Ну, извини. Не судьба.
– Да я не о том. Мечтать тоже необходимо.
– Хотя и вредно. Даже опасно. Алексей прижал Катю к себе.
– Поедем, поедем. И в Венецию, и в Копенгаген. Давай прибавим, магазины немножко до восьми…
Купив ботинки, они зашли в кафешку, обмыли приобретение, чтобы долго носились, прогулялись до Катиного дома.
Катя жила вдвоем с отцом, в однокомнатной квартире, перегороженной посредине шкафом. Алексей находился в похожей ситуации. Мать и тоже перегороженная шкафом комната. Отец Алексея жил и здравствовал с другой женщиной, он разошелся с матерью лет двадцать назад. У Кати мать умерла не так давно.
Поэтому жилищный вопрос стоял крайне остро, никаких перспектив не предвиделось, и Данилов откладывал понемногу не только на свадьбу, но и на комнату, которую придется снимать. К лету он собирался перевестись в участковые. Участковым положена отдельная квартира на территории. Хотя бы теоретически. На практике и участковые ни хрена не имели. За редким исключением.
Какая уж тут Венеция?..
В подъезде Данилов сжал Катины ладошки и поднес к губам.
– Холодно?
– Нет, не очень. Ты завтра зайдешь за мной после работы?
– Не уверен, кажется, я завтра в вечер. Я позвоню.
Он поцеловал по очереди Катины пальчики. На запястье заметил ссадину, которой вчера не видел.
– Что это?
– В подсобке сегодня коробку снимала. Зацепилась. Мелочи.
– Точно?
– Да прошло уже все.
Минут десять они, прижавшись к батарее, целовались под пристальным наблюдением серой бездомной кошки…
Отец сидел дома. Вернее лежал. Как всегда нарытый. Когда Катя перешагнула через покоящееся на полу тело родителя и зажгла свет, отец недовольно оторвал голову от линолеума и промычал:
– Явилась? Снова с мусором своим шлялась?
– Не твое дело.
Катя ушла на свою половину, взяла полотенце. «Опять нажрался, скотина. На какие, интересно?»
Ссадина на руке была, конечно, не от коробки. Батя вчера стал заниматься воспитанием, учить доченьку жизни. Так, что пришлось спрятаться в ванной, подперев дверь шваброй. Побарабанив немного и поорав: «Убью, сучка!», родственник упал и уснул на полу. Катя обработала ссадину на руке, вышла из ванной и тоже легла спать. «Чтоб ты не проснулся, милый папа…»
«Милый папа» пил лет десять, загнал в гроб мать, доведя ее до инфаркта, а теперь взялся за Катю. Когда-то он работал на стройке, где и сел на стакан. После увольнения за прогулы с трудовой деятельностью покончил раз и навсегда, но любовь к выпивке сохранил, уверенно неся ее по жизни.
Мать бегала к участковым, таскала батю к наркологам, тайком ходила к экстрасенсам. Без толку. Батя начал пропивать вещи, в том числе и Катины. Ладно бы просто пил, скотина, так еще и права, нажравшись, качал. С мордобоем и визгом. На улице-то боялся качать, один раз попробовал и схлопотал в рог от каких-то ребяток. Месяц в больнице валялся. Мать хоть немного спокойно пожила. Зато потом началось… Буянить на улице предок теперь боялся, отыгрывался на домашних. Один раз вены вскрыл, мать успела «скорую» вызвать, откачали дурака. Лучше б не вызывала, лучше б сдох…
Нынче милый папочка таскал деньги у Кати. Когда та прятала, начинал воспитание: «Ты, сучка, у меня в ногах должна валяться, я отец твой! Понимаешь – отец! Растил, кормил, обувал! Сопли вытирал да задницу! А где ж доченькина благодарность, а? Где о старике забота?»
Потом в ход шли кулаки. К воспитанию Катя давно привыкла и никак на него не реагировала. Когда у бати наступали совсем критические дни, она уходила к подруге. Батя пропил все, что можно было пропить. Вплоть до бельевых прищепок. Наиболее ценные вещи из своего гардероба Катя хранила у той же подружки.
Когда он случайно узнал, что Катька крутит шашни с ментом, начал плаксиво разоряться:
«Что, доченька, упечь отца хочешь? Отцовское тебе спасибо, доченька». – «Да нужен ты нам, козел. Сопли утри лучше…»
Алексею Катя почти ничего не рассказывала об отце. Да и домой приглашала всего один раз. Дала папику денег на бутылку, лишь бы свалил из квартиры. Леша, в общем-то, все понял, слепым надо быть, чтоб не понять. Из деликатности спрашивать ничего не стал. Как-то разок предложил помощь: «Давай устроим Сергею Михайловичу два по пятнадцать. Или три. Да не лет, Боже ты мой. Суток! Ты хоть немножко отдохнешь. Я так вижу, что живется тебе с ним не очень».
«Не надо. Отец все-таки».
Про рукоприкладство Катя и подавно молчала. Ничего, немножко осталось терпеть. Поженятся они с Лешкой, снимут комнату, а этот пускай тут как хочет. Может, когда с голодухи пухнуть начнет, поумнеет, на работу пойдет. Вряд ли, но пока она здесь, так и будет по карманам ночью шакалить.
Катя сняла свитер, накинула халат и пошла в ванную.
– «Я ударила его сковородой по голове и рукам. Яйца разлетелись в стороны». – Буров, зацепившись за цитату из протокола, взглянул на Величко. – Какие яйца?
– Со сковороды. Там же написано, – обиженно пояснил Стае. – Она яичницу жарила, а соседу приспичило.
– Вызовешь соседку и переспросишь нормально.
Буров, работавший шефом криминальной милиции в отделе, в свое время закончил филфак университета и терпеть не мог стилистических и орфографических ошибок в документах. Стас не понял, что от него хотят.
– А чего ее переопрашивать? Как было, так и написал. В чем проблемы-то?
– В яйцах, – шепнул сидящий рядом Данилов.
Буров перевернул страничку своего еженедельника. Данилов минут на пять опоздал на утреннюю сходку и, о чем шла речь в прологе, не знал. Но наверняка никаких сенсаций. Коллеги-опера сидели со скучными лицами, стало быть, все в норме.