Снайпер в Афгане. Порванные души
Шрифт:
Я немало «полазил» по Бадахшану, однажды меня всей ротой три дня тащили на себе, но этот маршрут был самый кошмарный за всю мою службу. Вообще в афганских горах солдат идет «на автопилоте» только в том случае, если знает свою цель. Увидит назначенную высоту – значит, доползет, даже если она за семьдесят километров. Но если солдату сказать: «Вот та высота – наша, и на ней привал!» – а потом передумать и назначить привал на следующей, а на следующей – еще на следующей, он вырубится уже на двадцатом километре. На этот раз случилось именно подобное, но офицеры были здесь совершенно ни при чем.
Главный хребет поднимался террасами, а между ними
К пяти утра поднялись на свою «три сто десять». Попадали… Какой там окапываться, позиции готовить – приходите, берите голыми руками, хоть любите, через «Е», – не встанем. Часа через полтора отошли, тут новая команда: «Вперед!» Потопали…
Долго спускались по змеевидному серпантину, потом первый кишлак, за ним второй и пошло-поехало: один за другим. Называлось это чудо – шмон зеленки.
Под вечер упал любимый стукачок и жополиз третьего взвода Лешенька Тортилла. Распластался по дороге, отшвырнул от себя тело АГС и ревет как белуга: «Пристрели-и-ите! Дальше не пойду-у-у!» Попытались вразумить – не получилось. Пару раз врезали – безрезультатно. А батальон уходит! Все! В общем, надо взваливать эту морду на себя и тащить вместе с гранатометом. Тут появляется Пухов: «В чем дело?» Объясняем – так, мол, и так. Пухов подходит к «подыхающему», на ходу скидывает с плеча «АКС», передергивает затвор и спокойно так, буднично просит:
– Леша, рот открой…
В его интонации, в его внешнем облике было что-то такое, отчего Тортилла сразу затих, молча встал, поднял ранец с гранатометом и понуро побрел дальше. Мы наблюдали за ним молча, и лишь один Быстров не выдержал:
– Гриценок! Что-то он быстро тебя вылечил, а?
Тортилла не ответил…
Вечером полк полностью вошел в долину. Ночевку мы разбили на каком-то холме. Вокруг по склону и на соседних высотках расположились другие подразделения. Наутро повальный шмон продолжился по полной программе. Перед выходом Серега построил нас и поставил боевую задачу:
– Значит так, взвод. Все, что тут говорили по связи, – полное дерьмо! У нас задача одна – третий день без жратвы! Сухпая не было, нет и когда будет – неизвестно. То, что вы по дороге выкинули, никого не волнует (был употреблен иной, близкий по значению термин). Все ясно? Вперед!
Первый же кишлак оказался и самым удачным: взводный с ходу подстрелил молодого барашка. Скотинка резвая, однако: как только заприметил первых бойцов, тут же деру дал, да не тут-то было! Только что и успел жопкой кучеряво обосранной пару раз тряхнуть на прощанье – 5,45 все ж быстрее, однако.
Резво затащили его в какую-то клуню, Быстров тут же достал предмет зависти всех офицеров батальона – треугольный, острый как бритва трофейный нож и мастерски, за каких-то пять минут, барашка разделал. Все мясо мы сложили в полиэтиленовый пакет от осветительных ракет и пошли на следующее прочесывание.
В конце дня Валерка подстрелил курицу, но то ли птица оказалась мелковатой, то ли СВД для такой дичи чересчур сильное
Поздним вечером поднялись на ночлег. Прямо под холмом, метрах в пятистах, раскинулся огромный кишлак. И мы в том районе были не единственными: под нами, на склоне, расположилась шестая рота, а чуть правее и ниже – разведка. Поэтому пошли в кишлак не сразу, а только через час после того, как по связи был дан отбой – «один-один» (т. е. один боец спит – один дежурит).
Серега взял с собой троих: «замка» Куделю, Валерку и меня. Потопали вниз через позиции разведроты, чтоб не переть с бурдюком воды, пятнадцатилитровым ведром и подозрительным пакетом под мышкой через окопы родного батальона.
В кишлаке то тут то там раздавались подозрительные шорохи: не мы одни такие умные, есть всем хочется. Побродили немного, напоролись на четверых дедов первого взвода – чуть не перестреляли друг друга впотьмах, а потом сыскали и себе подходящую усадьбу – побольше да на отшибе. Зашли. Дом разделен на две части. В нашей половине никого и, естественно, голо. Явно хозяева уходили не с пустыми руками. Маленькая печурка у дверей сделана «по черному» – в потолке дыра.
Быстров посадил Валеру напротив входа, в тень, меня послал искать топливо, а сам, пока Куделя доводил и заливал мясо водой, занялся печью. Вязанка сухой травы, висевшая у дверного проема и пущенная на растопку, оказалась не чем иным, как коноплей. Пока поняли, в чем дело, потушили и выкинули тлеющий и жирно чадящий ком от дыма, затянувшего, как в русской бане, всю верхнюю половину помещения, всем от души «захорошело».
Я быстренько отыскал во дворе сарай с большими стопами кизяка, Димка настрогал щепы с какой-то палки – и дело пошло. И хотя кизячный «уголек» вонял похлеще любой анаши, да и глаза как от перца резало, горел он не хуже газа. Оглянуться не успели, как вода закипела.
Бульон, конечно, великая вещь, но Серега сразу сказал: «Супец на войне – первое дело… после водки, баб, долгого сна и хорошего командира!» (На вопрос: «А какой командир хороший?» – он всегда неизменно отвечал: «Тот, что не сука!») Ну, супец так супец. Оставили снайпера в засаде, а сами полезли рыться по хозяйским закромам. Ничего, понятно, не нашли, вернулись и стали дожидаться пустого бульончика. Кизяк между тем перегорел, и пошел я во двор за новой партией.
Не успел подойти к сараю, как слышу слабый шорох за воротами. Тихонько снимаю автомат и вжимаюсь в тень, даже испугаться толком не успел. Створка ворот с легким скрипом открывается, и в нее просовывается крошечная головка в чалме, а потом и сам обладатель этой чалмы – сухонький дедуля, метра полтора ростом. Он огляделся, при лунном свете меня в тени навеса не заметил и, крадучись, сделал пару шагов во двор.
Дедушка не дедушка, в темноте не разобрать. Легонько втыкаю ему ствол меж лопаток, левой рукой беру за горло, чуть свожу пальчики и шепчу в замершее ухо: «Бура, дусс… («Пошли, друг»). То ли фарси для него – родной язык, то ли по жизни все на лету схватывал, но дедок послушно засеменил в дом.