Снайпер в Афгане. Порванные души
Шрифт:
За три с лишним недели усиленного питания тушенкой и сырым мясом Орех приобрел ярко выраженные округлые формы и по прибытии в часть привел в восторг всех офицеров батальона. И было чем! Довольно короткая для алабая шерсть с несколькими несимметричными серыми и ржавыми пятнами по белоснежному фону, мощный тяжеловесный костяк, крупная прямоугольная голова (прозванный Дедом старший прапорщик Марчук, когда видел пса, неизменно говорил ему: «Эй, бродяга! Кирпич выплюнь!»), непропорционально толстые лапы и широченная грудь указывали на то, ЧТО из собачки получится в дальнейшем. Некоторые офицеры вслух сокрушались, мол, жаль такую псину оставлять в полку, а домой,
На вершину своей армейской славы Орех вознесся после визита к Пухову командира саперной роты старшего лейтенанта Пилипишина. Внимательно оглядев пса, тот предложил передать щенка в «псовую команду». А это уже не просто вершина – пик признания! Скрепя сердце, Пухов отказал. Во-первых, Орех прославил не только себя, но и всю роту. А во-вторых, солдаты и офицеры такого предательства Пухову бы не простили.
Жилось Ореху у нас более чем привольно. Пять раз в день он «от пуза» лопал кашу, на три четверти состоявшую из тушенки, и раз десять в сутки гадил в самых неподходящих местах палаточного городка. Спал Орех там, где ему больше нравилось. Но, как правило, почему-то предпочитал койки не дедушек, а самых последних и запущенных чмырей. Саня Катаев тут же обосновал такое поведение Ореха теоретически, мол, собаки всегда жмутся к дерьму, помойкам и вообще ко всякой падали.
Пример четвертой мотострелковой оказался заразителен, и к середине лета еще в нескольких рейдовых подразделениях полка появились щенки туркменских овчарок. По слухам, разведрота даже специально провела маленький скоростной шмон в близлежащих кишлаках, лишь бы обзавестись своим волкодавом. Но наш, понятно, лучший!
Слух о новом повальном увлечении достиг наконец самого Сидорова. Реакция его была мгновенной, а решение безапелляционным: «В течение суток очистить территорию части от неслужебных собак и прочее». Больше всего нам понравилось это «прочее». Не от крыс ли, случайно? Или, может, от вшей?!
Пухов, построив подразделение, довел приказ до общего сведения, в двух-трех словах прошелся по личности любимого командира, но так – беззлобно, походя, привыкли уже, а в заключение подвел итог:
– Значит, так… Где хотите, там и прячьте, то есть в парке. Если найдут и у меня будут неприятности – повешу. Если с псиной что случится – расстреляю на месте! Все понятно?
К вечеру в закрытых бронетранспортерах и БМП парка тоскливо поскуливали с десяток незаслуженно обиженных питомцев. Через неделю буря окончилась, щенков вернули в палатки, и все пошло своим чередом.
К концу лета 1984 года четвертая МСР ушла в колонну. Ореха взяли с собой. На второй или третий день где-то под Артенджелау щенка случайно переехали гусеницей сто сорок второй машины. Бедняга даже взвизгнуть толком не успел. Водитель, хоть и не виноват был в случившемся, так расстроился, что его собирались в тот день в колонне заменить. Представляю, что бы было, окажись на его месте кто-либо из молодых механиков.
Перед самым увольнением в начале января 1985-го к взводу прибилась молоденькая рыжая кошечка. Прозвали ее Машкой, но потом, оценив привязанность дембелей к этой странной особе, спешно переименовали в Манюню.
Кошка и в самом деле была со странностями. Во-первых, она была однозначно глуха, а потому имела ужасный, гнусаво-скрипучий, надрывный голос. Еще как-то неестественно выгибала голову: если ей надо было посмотреть назад, она просто закидывала ее на спину, и перевернутое изображение, судя по всему, Манюне нравилось больше, чем обычное. Передвигалась она тоже не вполне естественно – чуть боком да еще и какими-то нелепыми полускачками. А в остальном Манюня была настоящей кошкой: любила тушенку в неограниченных количествах, обожала поспать на руках или под бушлатом и настойчиво требовала к себе внимания. Кроме того, Манюня отличалась редкой, просто феноменальной чистоплотностью и еще более удивительной осторожностью. Будучи совершенно глухой, она тем не менее чувствовала начальство еще на подходе, мгновенно исчезала, и я не уверен, знали ли офицеры вообще о ее существовании в подразделении.
Период повального увлечения крысами, собаками и вообще животными к тому времени в полку упал, и особого ажиотажа вокруг Манюни уже не было. Старослужащие кошечку нежили, баловали и всячески ей потакали, а молодежь больше смотрела, как бы ненароком не наступить всеобщей любимице на хвост, когда в самый неподходящий момент она крутилась под ногами. Помню, как-то раз Манюню неловко задел Васек Либоза. На что он там ей наступил, не знаю, но завопила Манюня, как всегда, истошно. И хотя Васька был уже дедушка, но по опыту он хорошо знал, что время иногда течет и в обратном направлении. Насмерть перепугавшись, он подхватил дико орущую кошку на руки и с бессвязным лепетом: «Ой, моя птичка! Ой, моя ласточка!» – несколько раз с чувством чмокнул ее в нос. Хохот от очередной Васькиной выходки стоял в палатке такой, что его, наверное, слышали и в офицерских модулях.
Второго февраля мы «ушли» домой, и о дальнейшей судьбе Манюни мне, к сожалению, ничего не известно. Но и по сей день я испытываю пристрастие именно к рыжим котам и кошкам, и особенно к сиамским, с их тоскливыми, заунывными, траурными воплями…
Славик
Его появление в полку было отмечено печатью таинственности и напоминало маленький спектакль для измученной пехоты второго батальона. Правда, спектаклю предшествовала небольшая репетиция, на которую вначале никто не обратил внимания…
Ранней весной 1984 года штаб отдал распоряжение разбить на территории городка спортплощадку для занятий рукопашным боем. Ну, отдали и отдали – мало ли какая блажь придет в голову деловитым штабистам. На разводах командиры взводов стали выделять на строительство по три-четыре человека, и те до обеда лениво били ямки под тренажерные столбы. Мы надеялись, что пустыми лунками все и закончится, как не раз заканчивались громкие затеи штабистов. Но вдруг оказалось, что площадка нужна кому-то по-настоящему. И тогда полкач отрядил на строительство ремонтную роту. Та взялась за дело рьяно, по-стройбатовски, и через неделю работы были окончены.
Ремонтники сделали засыпанный песком прямоугольник, примерно пять на три, по нашим предположениям, для спарринга. Потом соорудили несколько стандартных армейских тренажеров и под конец основательно, метра на полтора, вкопали и забетонировали толстенный чуть ли не телеграфный столб, предварительно обмотав его на всю двухметровую высоту пеньковым канатом.
Мы только пальцем у виска покрутили: на кой он нужен?! Это что, ломом по нему лупить? Или чем? Ногами невозможно, на первой же тренировке без них останешься; руками тем более, все суставы и кости попереломаешь: столб ведь ни на миллиметр не амортизирует, а от каната бугры толщиной в два пальца. И вообще, для чего здесь, в Афганистане, нужен рукопашный бой? Пленных увечить? Так много ума для этого не надо, без специальных навыков хорошо получается! И последнее: кто обучать будет?