Снайпер
Шрифт:
Стрельба по дому его не очень тревожила. До сих пор по нему не выстрелили ни из гранатомета, ни из огнемета. А это значит, что или их просто нет, или его хотят взять живым. Ну что ж, пусть попробуют…
Русские явно не знали, что им делать. Попытки продвинуться пресекались Якубом длинными и точными очередями из пулемета. Кого-то он точно зацепил, потому что уже минут двадцать никаких поползновений вперед солдаты не предпринимали.
Но вот внимательный взгляд боевика привлекло смутное отдаленное движение. Он присмотрелся. Так, явно кто-то пробирается на другой фланг. Достать
Солдат рванулся вперед, и Якуб наконец-то смог развернуться к окну, и дать длинную очередь…
И зайдется в крике мать, рухнув на колени после этих слов. И остолбенеет отец, не веря в такую жуткую новость. И замелькают перед глазами картинки. Вот роддом, и счастливая жена протягивает ему сверток с их мирно сопящим первенцем. Вот сын катается по двору на трехколесном велосипедике, и улыбка во весь рот. Вот он идет в первый класс — такой маленький и серьезный. Вот он с незнакомой девочкой — отец случайно увидел его из-за забора. Вот проводы в армию — и он пьяный, но невеселый, и та девчонка у него на коленях…
И нет ничего! И остались только фотографии, да одежда, из которой он уже вырос. И его тщательно застеленная кровать… А дальше пустота… Ничего… Никогда…
Боец, который увидел, как очередь сразила Титова, передал об этом по цепи капитану. Сидельников от такой новости почернел буквально на глазах. Еще одного солдата отправлять по тому же маршруту он уже не мог. Прапорщик почувствовал его состояние, и неизвестно, что заговорило в нем — глупость, гордость, отвага, чувство долга или всего понемножку, но он сам предложил выход, который капитан предложить бы ему не решился.
— Давай отсюда прорываться, — сказал Моисеенко. — Сосредоточим огонь на окнах, я добегу до забора. Потом вы опять по окнам, а я перелезу — и к стене. А там — как Бог даст!
Забор был таким же солидным, как и сам коттедж: из красного кирпича, высокий, с башенками. Но перелезть его было на самом деле не так уж и трудно. С внешней стороны для красоты были сделаны разные кирпичные прибамбасы, на которые можно было ставить ноги, и двигаться как по лесенке. Видно, хозяевам и в голову не приходило, что им придется обороняться от кого-либо, и о неприступности забора они не побеспокоились. Моисеенко, в отличие от капитана, был парень ловкий, и такое препятствие казалось ему вполне по зубам.
— Ладно, — проскрипел Сидельников каким-то чужим голосом, — я не хочу тебе приказывать, но ты сам понимаешь, что это надо сделать.
Прапорщик, конечно, не мог знать, что в этот момент фортуна повернулась к нему полубоком: зеркало, в которое дудаевец смотрел как Персей в свой щит, разлетелось на куски от случайного попадания, обдав боевика градом мелких стеклянных осколков. Теперь положение Якуба сильно осложнилось — чтобы осмотреть местность, ему надо было смотреть в окно, а значит, подставлять свою голову под вполне возможную пулю. Как бы не был он храбр, но такое положение его обескуражило. Он сам с неудовольствием
— Успокойся, — прошептал он, — Аллах дает жизнь, и Аллах ее забирает. Ни дня больше, чем мне отведено, я не проживу. Но и меньше тоже…
Капитан махнул рукой, и бойцы короткими очередями — патронов-то осталось не ахти — повели стрельбу по окнам. Моисеенко коротко всхлипнул, и рванул как на стометровке. Он бежал прямо, не петляя, и Сидельников зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел, как прапорщик прижимается к забору и тяжело дышит. Он поднял голову, и показал капитану большой палец. Сидельников поднял большой палец в ответ.
Моисеенко повернулся к стене, подпрыгнул, резво заработал ногами, взлетел наверх, и перебросил тело на ту сторону. Капитан перекрестился. Он почувствовал, что холодный пот заливает ему глаза.
Теперь он увидел, как прапорщик добежал до фундамента. Сидельников закричал во весь голос, чтобы стрельбу прекратили — он испугался, что случайная пуля может попасть в Моисеенко, и это будет чудовищно глупо и ужасно. Огонь утих. С другой стороны дома стрельба продолжалась, но была она какая-то вялая, непонятная.
Ловкий прапорщик метнул гранату, и она очень удачно влетела в нижнее окно. Вторая влетела в верхнее. Послышались хлопки, и капитан заорал: «Вперед»! Он поднял свое затекшее тело и бросил его вниз по склону. Солдаты рванули за ним: все или не все, но многие. Они бежали быстрее своего командира, а тут еще Сидельников споткнулся, и со всего маха перевернулся через голову. Поэтому бойцы оказались у забора раньше него. Они перемахнули через препятствие, и кинулись к крыльцу. Противник молчал. Это добавило солдатам храбрости: они выбили дверь в дом, и всей толпой ломанулись внутрь.
Капитан спрыгнул с забора, и вот тут в доме началась стрельба. За очередями не было слышно криков, и понять, что там творится, не попав внутрь, было нельзя. Неужели засада? Неужели их впустили в дом специально? Неужели там смертники?
Стрельба оборвалась также внезапно, как и началась. У крыльца капитан столкнулся с прапорщиком. Они понимающе переглянулись, и один за другим прошли внутрь здания. При этом прапорщик судорожно сжимал в руке лимонку с выдернутой чекой.
Недалеко от прихожей, на пороге кухни, с нелепо задравшейся юбкой лежала мертвая женщина. У нижней ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж, раскинув руки, распластался мертвый боец. Вне сомнения мертвый: он был весь изрешечен. С такими ранами не живут.
Моисеенко и Сидельников перешагнули тело и очень осторожно пошли на верх. Было тихо, и это пугало. Ну не могли же погибнуть все те, кто ворвался в дом? И, тем не менее, было тихо.
Поднявшись на второй этаж, капитан сначала уперся взглядом в подростка с развороченной грудью, лежавшего на середине ковра, и отброшенный в сторону автомат. А потом он увидел своих подчиненных. Солдаты стояли неподвижно, и странно молчали. Они все, как зачарованные, смотрели в один и тот же угол комнаты. Сидельников подошел ближе, и через их спины увидел то, на что они так изумленно уставились.