Снег

Она открыла глаза. Потолок был высокий и очень белый, похожий на перевернутое снежное поле. В комнате светало. Который час?

Она протянула руку направо, где обычно стояла тумбочка. Или комод. Вот, так и есть: твердая прохладная поверхность,

Села на постели. Поглядела сперва в зеркало: заспанное лицо, серо-голубые глаза, светлые волосы до плеч. Развернула жесткие «корочки» и уставилась на паспортную фотографию: здесь она помоложе лет на пять, при макияже, короче постриженная, но, безусловно, это она и есть. Петровская Ева Александровна.

Оглянулась; рядом посапывал мужчина. Спал на боку, повернувшись к женщине спиной. Его темные волосы чуть поредели на макушке, и одеяло он натянул до самого уха.

Муж. Она замужем. В последнее время охладели друг к другу. У мужа, кажется, есть кто-то на стороне…

Он обвела глазами супружескую спальню. Добропорядочно, хоть и несколько пыльно. Пара фото на стене, традиционные, свадебные. Дети есть? Она прислушалась к себе; детей нет. Ну и ладно. Доброе утро, Петровская Ева Александровна.

Вчера ее звали Елена Людвиговна Петри. Она была рыжей, вернее, красилась в рыжий цвет, и служила секретаршей у медиамагната.

Память о «вчера» живет только в первые минуты после пробуждения, потом ее вытесняет ежедневный быт. Всякий раз новый. Чтобы не сбиться, не запутаться, она кладет на тумбочку паспорт и зеркало. Где бы ни ложилась спать — в гостинице, в тесной одинокой квартирке или супружеской спальне.

Ева поднялась и подошла к окну. Кружатся снежинки. Горят фонари, хотя совсем почти светло. Позднее утро, декабрь, на календаре — тринадцатое декабря, если оторвать листок — вот так, — наступит четырнадцатое. Сегодня. Что же это за город, в котором я живу?

Минск. А вчера был Вильнюс. Позавчера она была полькой в маленьком городке Ольштине, где аккуратные домики и много озер, а в старом центре по вечерам играет оркестр. Она уже не вспомнит, как ее звали позавчера и как звали позапозавчера. Был город Щецин, а перед этим Гамбург, а перед этим Амстердам. Она определенно движется с запада на восток, между пятидесятой и шестидесятой параллелью. Куда?

Нельзя об этом задумываться. Надо смело и счастливо прожить этот день, Ева Александровна, не надо помнить. Следует верить, что это всего лишь легонькое психиатрическое расстройство. Никому не надо об этом знать.

В ее власти было вообще не ходить на работу. Все равно завтра она проснется в другом доме, в другом облике, с другим паспортом на тумбочке. Или на комоде. Или на табуретке — на чем-нибудь, что стоит у кровати, что можно придвинуть к кровати. Где будет завтра Ева Александровна Петровская? В смутных воспоминаниях. Или нигде. Прошлогодняя фантазия.

Она никогда не помнила телефонов. Нет памяти на цифры. А записи не сохраняются, когда во сне перескакиваешь из одной жизни в другую, похожую, но не такую.

Когда-то, помнится, она была учительницей. Потом стала воспитательницей в детском саду. Потом медсестрой. Потом врачом. Потом чиновником в медицинском ведомстве. Потом опять чиновником при каких-то лесозаготовках. Потом бизнесвумен, вице-президентом крупной фирмы. Потом секретаршей. Сегодня она журналист в приличном журнале, немного глянцевом, но все-таки приличном, без излишней желтизны. Интересная работа; надо поярче прожить этот день.

Она шла по улицам незнакомого города, который был ей родным. Ева Александровна родилась здесь и выросла. Какой красивый, чистый город. Какой белый снег на карнизах, как он кружится, мокрый, желает удержаться на траве, на крышах, хочет жить, эфемерный, преходящий. Как прекрасно быть снегом на один день.

Прожить его — так, чтобы потом не жалеть. И увидеть вечер.

— Ева, разреши тебя угостить?

В уютном уголке кафе, где столовалась почти вся их редакция, пахло сигаретным дымом и мокрой шерстью. Андрей, зам главного редактора, сидел напротив, вертя в пальцах ай-фон, время от времени чуть не роняя его в коньячную рюмку.

— С какой стати? — она прищурилась.

— Просто так, — он улыбнулся. — День был тяжелый…

Он оглянулся. Потом вдруг наклонился через стол, провел большим пальцем по ее щеке и откинулся обратно, тяжело дыша.

Она подняла брови.

— Я схожу с ума, — тоскливо признался Андрей. — Я схожу по тебе с ума, Ева.

И, не дожидаясь ответа, позвал официанта:

— Еще сто граммов коньяка, пожалуйста, да, того же… И два эспрессо.

Ева закурила. Андрей сидел перед ней, решительный и трогательный одновременно.

— И что? — спросила она, помолчав.

— Ты ведь не любишь мужа. Слушай: переезжай ко мне.

— Я подумаю, — она мягко улыбнулась.

— О чем тут думать? Поехали ко мне, ну пожалуйста…

— Завтра, — она затушила в пепельнице едва начатую сигарету. — Завтра обязательно.

Она проснулась в темноте. Зима; утро. Нащупала кнопку лампы на тумбочке. Зажмурилась от вспыхнувшего света. Вот они, зеркало и паспорт: лежат друг на друге, как любовники.

Первый взгляд — на себя… Загорелое круглое лицо, каштановые волосы: Елизавета Григорьевна Петренко. Гражданка Украины. Позавчера мы вернулись из Турции — я, муж и близнецы… Так, двое детей, вот их фото в рамке на тумбочке, Саша и Оля. Рядом на кровати пустое место: муж уже встал, гремит кастрюльками на кухне, готовит завтрак.

— Деточка! Ты уже проснулась? Малым я сварил гречневую кашу, а ты что будешь?

Она улыбнулась. Муж показался в дверях спальни, поверх халата — смешной кухонный фартук, привезенный из Лондона.

— Спасибо, я сама себе сделаю омлет…

— Мама! Он порвал мою резиночку!

Ворвалась девчонка, щекастая и очень похожая на мужа, а за ней мальчишка, на полголовы ниже и килограмма на три легче.

— Я нечаянно. А ты ябеда… Мама! Мы хотели сегодня пойти за нашим щеночком, ты помнишь?