Снег
Шрифт:
Снег на земле начал перемещаться. Он скользил превращаясь в огромную лавину, он все рос и рос перерастая край света.
…О нет! О нет!
Я каталась взад-вперед по ковру, чтобы испугаться еще сильнее, и в конце концов увидела, как стена поднимается надо мной, а картины повисли прямо на своих стальных проволоках.
— Что ты делаешь? — спросила мама.
Тогда я затихла
— Давай рассказывать истории, — сказала она, продолжая рисовать.
Но я не желала слушать никакой другой истории, кроме своей собственной. Но об этом говорить нельзя. Поэтому я только ответила:
— Пойдем посмотрим, какой ветер.
Мама вытерла ручку для туши и пошла со мной. Некоторое время мы мерзли, стоя на ветру, и мама сказала:
— Здесь одиноко!
И мы снова вернулись в дом, где было тепло, и она забыла, что собиралась рассказывать истории. А потом я пошла и легла спать. А на следующее утро свет во всей комнате был зеленым, таким, какой бывает лишь под водной гладью. Мама спала. Я встала, открыла дверь и увидела, что лампы во всех комнатах горели, несмотря на то, что было уже утро. Зеленый свет проникал сквозь снег, залепивший все окна снизу доверху. Теперь это случилось. Дом превратился в один-единственный большой сугроб, а земля находилась где-то высоко над крышей. Скоро деревья тоже сползут вниз в снег, так что только их верхушки будут торчать наружу, а потом исчезнут и они, и все выровняется и станет плоским. Я видела все это, я знала… Это было неизбежно и неумолимо.
Чрезвычайно торжественно и совершенно спокойно уселась я на ковер перед горящим огнем.
Мама проснулась, вышла ко мне и сказала:
— Погляди, как славно смотрится снег на всех
окнах.
Она не понимала, как серьезно все обстоит на самом деле. Когда я рассказала ей, что случилось в действительности, она серьезно задумалась.
— Ты права, — через некоторое время произнесла мама, — вот мы и погрузились в зимнюю спячку в берлоге. Никому теперь сюда не войти, и никому отсюда не выйти!
Я пристально посмотрела на нее и поняла, что мы спасены. Наконец-то мы в абсолютной надежности и сохранности, наконец-то защищены. Угрожавший нам бедой снег спрятал нас в этом доме в тепле навсегда, и нам не надо ни в малейшей степени заботиться о том, что творится за стенами этого дома. Меня охватило чувство невероятного облегчения, и я закричала маме:
— Я люблю тебя!
Я хватала все подушки по очереди и бросала их в маму, я смеялась и кричала, а мама кидала их обратно. В конце концов мы обе лежали уже на ковре и только смеялись.
Затем мы начали нашу жизнь подземных жителей. Мы расхаживали вокруг в ночных рубашках и ничего не делали. Мама не рисовала. Мы были медведями с животами, набитыми хвоей, и разрывали насмерть всех, кто осмеливался приблизиться к нашей берлоге. Мы впали в расточительство; не жалея дров, бросали мы одно полено за другим в очаг, пока пламя не заполыхало и не заревело.
Иногда мы что-то непонятно бормотали. Мы предоставили внешнему миру, полному опасностей, самому заботиться о себе. Внешний мир умер, он выпал во Вселенную. Остались только мы с мамой!
Нас начали откапывать с самой дальней комнаты. Сначала послышался царапающий, злобный звук больших лопат и ковшей. Затем снег начал яростно и неистово падать вниз под окнами, и повсюду стал проникать в комнату серый свет. Кто-то протопал мимо снаружи, он подошел к следующему окну и впустил чуть побольше света. Это было ужасно!
Царапающий звук пронесся мимо всей вереницы окон, пока лампы не начали гореть, как на похоронах. За стенами дома падал снег. Деревья стояли рядами, черные, как прежде, принимая снег, и снова обозначилась опушка леса.
Мы оделись. Мама села рисовать.
Какой-то черноволосый парень продолжал разгребать снег за дверью, и я, внезапно заплакав, закричала:
— Я укушу его! Я выйду и укушу его!
— Не нужно! — сказала мама. — Он не поймет!
Она снова отвинтила пробку на бутылочке с тушью и сказала:
— Подумать только, мы-то во всяком случае поедем домой!
— Да, — согласилась я.
И тогда мы поехали.