Снег
Шрифт:
— Как все глупо! — сказал Сунай. — Они не понимают современное искусство, они не могут быть современными!
Зритель уже было ожидал долгого предсмертного монолога Суная, как Кадифе поднесла пистолет очень близко к нему и выстрелила еще четыре раза. Каждый раз тело Суная в какой-то момент вздрагивало, поднималось и, будто становясь еще тяжелее, падало на пол. Эти четыре выстрела были сделаны очень быстро.
Зрители, ожидавшие от Суная скорее осмысленного монолога о смерти, нежели подражания смертельной агонии, утратили надежду, увидев, что после четвертого выстрела на лице Суная выступила кровь. Нурие-ханым, придававшая такое же значение натуральности событий и спецэффектов, как и тексту, встала и уже собиралась зааплодировать Сунаю, но испугалась его лица в крови и села на свое место.
— Кажется, я его убила! — сказала Кадифе зрителям.
— Хорошо сделала! — прокричал из заднего ряда один из студентов лицея имамов-хатибов.
Силы безопасности так были увлечены преступлением на сцене, что не поинтересовались местом, где сидел нарушивший тишину лицеист, и не стали преследовать его. Учительница Нурие-ханым, которая уже два дня с восторгом смотрела Суная
Двое солдат, странными и смешными шагами бегущие навстречу друг другу, задвинули занавес.
44
Сегодня здесь никто не любит Ка
В Карсе спустя четыре года
Сразу после того, как занавес был закрыт, З. Демиркол и его друзья арестовали Калифе и, похитив ее через заднюю дверь, выходившую на Малый проспект Казым-бея, посадили в военную машину и "для ее собственной безопасности" отвезли ее в бывшее убежище в центральном гарнизоне, которое принимало у себя в гостях Ладживерта в последний день. Через несколько часов все дороги, ведущие в Карс, полностью открылись, и тогда в Карс, не встретив никакого сопротивления, вошли военные подразделения, чтобы подавить этот маленький "военный переворот" в городе. Заместитель губернатора, командир дивизии и другие руководители, которых обвинили в халатном отношении к событиям, сразу же были сняты со своих постов, а горстка военных и работников НРУ, сотрудничавших с «мятежниками» — несмотря на их возражения, что они делали это ради государства и нации, — была арестована. Тургут-бей и Ипек смогли навестить Калифе только три дня спустя. Тургут-бей во время всего происходящего понял, что Сунай на сцене был убит по-настоящему, сокрушался и все-таки, надеясь, что Кадифе ничего не будет, начал предпринимать усилия для того, чтобы еще тем же вечером забрать дочь и вернуться домой, но успеха не добился и вернулся домой по пустым улицам далеко за полночь, держась за руку своей старшей дочери, и, пока он плакал, Ипек открыла чемодан и разложила его содержимое обратно по шкафам.
Большинство жителей Карса, следивших за происходившим на сцене, поняли, что Сунай действительно умер сразу же, после недолгой агонии, прочитав на следующее утро городскую газету «Граница». Толпа, заполнившая Национальный театр, беззвучно и безмолвно разошлась после того, как занавес закрылся, а телевидение больше ни разу не коснулось того, что происходило в последние три дня. Жители Карса, привыкшие со времен чрезвычайного правительства к тому, что власти или независимые группировки ловят на улицах «террористов», к тому, что они устраивают облавы и делают объявления, через короткое время перестали думать о тех трех днях, как о каком-то особом времени. Ведь Управление главного штаба приказало начинать со следующего утра административное расследование, ревизионная комиссия аппарата премьер-министра приступила к действиям, а весь Карс начал обсуждать "театральный переворот" не с политической точки зрения, а как событие в театральной жизни и в мире искусства. Как Кадифе, несмотря на то что Сунай Заим у всех на глазах зарядил пистолет пустым барабаном, смогла убить его из того же пистолета?
В этом вопросе, который выглядел не как ловкость рук, а как фокус, мне очень помог подробный доклад инспектора-майора, направленного из Анкары расследовать "театральный переворот" в Карсе после того, как жизнь вернулась в нормальное русло. Из-за того, что Кадифе отказывалась обсуждать то, что происходило с той ночи с отцом и сестрой, которые приходили ее навестить, и с прокурорами, и с адвокатами — даже если это было необходимо, чтобы защитить ее в суде, — инспектор-майор, чтобы найти истину, точно так же как сделаю и я четыре года спустя, поговорил с очень многими людьми (точнее говоря, взял их показания) и таким образом исследовал все предположения и все разговоры.
Инспектор-майор сначала показал, что разговоры о том, что молодая женщина выстрелила из другого пистолета, который она в мгновение ока вытащила из кармана, или о том, что она стреляла из полного барабана, который поместила в пистолет, не соответствуют истине, чтобы опровергнуть точку зрения о том, что Кадифе убила Суная Заима специально и умышленно, вопреки его воле. И хотя как бы то ни было на лице Суная проявилось выражение изумления, когда он был убит, расследование, проведенное позже силами безопасности, а также одежда, снятая с Кадифе, и видеозапись вечера подтверждали, что во время происходящего использовался единственный пистолет и единственный магазин. Другая достаточно любимая жителями Карса версия о том, что в Суная стрелял в то же время кто-то из другого угла, была опровергнута баллистической экспертизой, присланной из Анкары, и проведенное вскрытие выявило, что пули в теле актера были из пистолета марки «кырык-кале», который Кадифе держала в руках. Последние слова Кадифе {"Кажется, я его убила!"), положившие начало тому, что в глазах большинства жителей Карса она стала легендарной личностью — и героем, и жертвой, инспектор-майор расценил как доказательство того, что преступление она совершила не умышленно; он изучил в деталях такие два понятия — философское и юридическое, — как умышленное убийство и злой умысел, указав прокурорам, которые позднее должны были открыть судебное разбирательство на эту тему, направление действий, и рассказал, что тем человеком, кто спланировал все происшествие и все слова, произнесенные во время пьесы, которые Кадифе была вынуждена выучить и говорить на сцене под различным воздействием, была на самом деле не Кадифе, а покойный актер Сунай Заим. Сунай Заим, сказавший два раза, что магазин пуст, а затем поместивший его в пистолет, обманул и Кадифе, и всех жителей Карса. То есть, выражаясь словами майора, который спустя три года раньше положенного срока вышел на пенсию и, когда мы встречались в его доме в Анкаре, в ответ на то, что я указал на романы Агаты Кристи на полке,
Доклад командированного Главным штабом трудолюбивого инспектора-майора с огромным уважением восприняли военные прокуроры и судьи в Карсе. Таким образом, Кадифе была приговорена к трем годам и одному месяцу тюрьмы не за то, что убила человека по политическим причинам, а из-за того, что создала условия для гибели человека из-за своей оплошности и невнимательности, и, отсидев в тюрьме двадцать месяцев, вышла на свободу. Полковник Осман Нури Чолак был приговорен к серьезному сроку наказания, указанному в 313-й и 463-й статьях уголовного кодекса Турции, по обвинению в организации банд для убийства людей и в организации убийств, исполнитель которых был неизвестен, и был освобожден по амнистии, объявленной спустя шесть месяцев. И хотя ему угрожали, чтобы он никому не рассказывал об этих событиях, в последующие годы, по вечерам, когда он, встретившись со своими старинными армейскими товарищами, хорошенько выпивал, он говорил, что сам "по крайней мере" осмеливался делать то, что сидит в душе у каждого военного, сторонника Ататюрка, и, не слишком вдаваясь в детали, обвинял своих друзей в том, что они боятся сторонников религиозных порядков, в лени и трусости.
Офицеры, солдаты и некоторые другие служащие, замешанные в событиях — несмотря на их возражения, что они люди подневольные и патриоты, — так же точно были осуждены в военных трибуналах по различным обвинениям, начиная с того, что они организовывали банды, убивали людей, вплоть до того, что они без разрешения использовали государственное имущество, после чего все они тоже были отпущены на свободу после той же амнистии. После всего этого один легкомысленный младший лейтенант, который впоследствии стал исламистом, после выхода из тюрьмы напечатал в исламистской газете «Обет» свои воспоминания с продолжением, "И я тоже был якобинцем", но издание этих воспоминаний было приостановлено из-за оскорблений в адрес армии. Выяснилось, что вратарь Вурал сразу после переворота и в самом деле начал работать на местное отделение НРУ. Суд также принял во внимание и то, что он, как и другие участники спектакля, был "простым актером". Фунда Эсер в ту ночь, когда был убит ее муж, пережила нервный приступ, она бросалась на всех в гневе, всем на всех жаловалась и доносила, и поэтому четыре месяца ее содержали под наблюдением в психиатрическом отделении военного госпиталя в Анкаре. Спустя много лет после того, как она выписалась из больницы, тогда, когда ее голос был известен по всей стране, потому что она озвучивала ведьму в популярном детском мультсериале, она сказала мне, что все еще огорчается из-за того, что ее муж, погибший на сцене в результате производственного несчастного случая, не получил роль Ататюрка из-за зависти и клеветы, и что единственным ее утешением в последние годы стало то, что при изготовлении многих статуй Ататюрка стали использовать позы и жесты ее мужа. Поскольку в докладе инспектора-майора было доказано участие в событиях и Ка, то военный судья — совершенно справедливо — пригласил в суд в качестве свидетеля и его и после двух заседаний, на которые он не явился, выпустил постановление о его аресте, для того чтобы взять его показания.
Тургут-бей и Ипек каждую субботу навещали Кадифе, отбывавшую наказание в Карсе. Весенними и летними днями, когда погода стояла замечательная, они по разрешению снисходительного начальника тюрьмы стелили белое покрывало под большую шелковицу на широком дворе тюрьмы и ели фаршированные перцы с оливковым маслом, которые делала Захиде, угощали котлетками из мяса и риса других заключенных и, перестукиваясь сваренными вкрутую яйцами, перед тем как их почистить, слушали прелюдии Шопена из переносного магнитофона марки «Филипс», который починил Тургут-бей. Тургут-бей, чтобы не воспринимать как нечто постыдное судимость дочери, расценивал тюрьму как школу-пансион, в которую необходимо пойти учиться каждому уважающему себя гражданину, и время от времени приводил с собой таких знакомых, как Сердар-бей. В одно из посещений к ним присоединился Фазыл, и Кадифе захотела видеть его еще и в следующие посещения, и через два месяца после освобождения она вышла замуж за юношу моложе ее на четыре года.
Первые шесть месяцев они жили в одной из комнат отеля "Снежный дворец", где Фазыл работал на рецепции. А когда я приехал в Карс, они вместе с ребенком переехали в другое место. Кадифе каждое утро приходила со своим полугодовалым ребенком Омерджаном в отель "Снежный дворец", Ипек и Захиде кормили ребенка, и, пока Тургут-бей играл с внуком, сама немного работала в отеле, а Фазыл, чтобы не зависеть от своего тестя, работал и в фотомастерской «Айдын», и на карсском телеканале «Граница» в качестве как он, улыбнувшись, сказал мне, "ассистента телепередач", нона самом деле был "мальчиком на побегушках".