Снегурочка лёгкого поведения
Шрифт:
— Я просто пытаюсь вбить лезвие в лёд, чтобы чувствовать себя устойчивее.
Пыхтя от усердия, Борцов снова начинает втаптывать ногу, пытаясь продолбить коньком лёд, а когда делает следующий шаг, его нога-таки цепляется за продолбленную им ямку и, размахивая руками, он со всего размаху шмякается в сугроб, собранный снегоуборочной машиной.
— Да уж, — хохочу, стоя над его распластанной тушей. — Фигурист из тебя дерьмовый, Борцов.
— Очень смешно, — выплёвывает забившийся в рот снег, и сам растягивает рот в улыбке, протягивая вперёд руку. — Помоги, пожалуйста, встать.
Сжалившись, хватаю Лёшу за руку и в этот момент, этот козёл резко дёргает меня на себя. От неожиданности я теряю равновесие и заваливаюсь прямо на него.
— Ну ты и скотина, Борцов, — визжу, потому что снег тут же забивается мне под куртку и за шиворот. — Чтоб я ещё раз повелась на твои просьбы? Да иди ты знаешь куда, фашист, проклятый! Да хоть хребет себе здесь переломай, я тебе руки не подам. Гад… просто… ГАД!!!
Начинаю активно вертеться, пытаясь вылезти из сугроба, но этот козёл вцепился в меня мёртвой хваткой. Лежит на спине и ржёт во весь голос, прижимая к себе и не давая вылезти.
— Хватит ругаться, Снежинка, — шепчет мне на ухо, уткнувшись в волосы. — Тут полный каток детей, между прочим.
— Вот и отлично, — шиплю злобно. — Пусть знают, что ты фашист и будут осторожнее. От таких гадов как ты надо держаться подальше.
Бросаю беглый взгляд по сторонам и всё же снижаю голос на несколько децибел, потому что Борцов прав, здесь правда много детей.
— Какая ты у нас заботливая, Снежа. За детишек переживаешь, — ухмыляется, затаскивая меня на себя сверху.
Сейчас получается, что он лежит спиной на сугробе, а я на нём. Понимаю, что он сделал это специально, чтобы мне было не холодно, поэтому злость на этого гада немного гаснет. Нет, он, конечно, козёл, но… заботливый козёл. А это как-то… ненормально.
Нависаю над Борцовым, пристально его разглядывая. Его лицо растянуто в широченной улыбке, а на длинных, нереально длинных для мужчины ресницах, лежат маленькие переливающиеся снежинки.
— О чём ты думаешь? — спрашивает, сильнее сжимая руки на моей талии, и я только сейчас замечаю, что он в какой-то момент уже успел забраться мне под куртку и свитер и сейчас его немного грубые пальцы поглаживают голый участок моей кожи, от чего она тут же покрывается мурашками. Хотя, стоп, что я вообще говорю. Мурашками она покрылась, конечно же, от холода.
— О том, что мир несправедлив. Нельзя мужчине иметь такие бессовестно длинные ресницы, — ёрзаю, пытаясь скинуть с себя его руки, но этот гад только сильнее их на мне сжимает. — А ты?
— А я думаю о том, что если ты будешь так ёрзать, то я проиграю спор, потому что не только сам тебя поцелую, но и ещё кое-что сделаю с тобой прямо в этом сугробе. То, что на новый год не успел.
— Дурак, — смеюсь, шлёпнув его по плечу, но ёрзать тут же прекращаю.
— Кстати, на счёт поцелуя, — тут же подхватывает. — Ты не думаешь, что за сегодняшнее испытание я его заслужил?
— Не-а, — качаю головой, ехидно улыбаясь. — Не дождёшься, Борцов. Я спор проигрывать не намерена, так что поедешь ты в свою Москву не целованным.
— Поглядим.
Я не знаю какого чёрта происходит, но мы всё ещё продолжаем лежать в сугробе и смотреть друг на друга, обмениваясь ехидными улыбочками. И, несмотря на то, что мне чертовски холодно, желания вылезать совершенно нет.
— Вестаааа, — над моим ухом раздаётся громкий голос какой-то женщины, — Всё, малышка, пора домой, а то заболеешь.
Видимо крик этой мамаши, зовущей своего ребёнка, и выводит меня из транса. Потому что я тут же подскакиваю на ноги и начинаю быстро оттряхивать себя от снега.
Лёша тоже встаёт вместе со мной. На удивление, довольно легко и без моей помощи и тоже стряхивает с себя снег.
— Дурацкое какое-то имя “Веста”, — бормочу, чтобы разбавить неловкое молчание. — Звучит как кличка собаки. Я вообще не понимаю эту дибильную моду на странные имена. Ну называли же раньше детей нормально — Маша, Таня, Ксюша. А сейчас какие-то непонятные Луизы, Весты, Элеоноры. Моя знакомая назвала дочь Моника, представляешь? Ну это же идиотизм. Павлова Моника Ильинична, блин. Вообще ребёнка не жалеют. Ну ей же с этим именем всю жизнь ходить.
Борцов смеётся в ответ на моё такое эмоциональное возмущение. Берёт за руку и ведёт с катка на скамейку. И я на ходу отмечаю, что сейчас он идёт совершенно спокойно. Не семенит и никуда не заваливается.
— Мою дочь будут звать Ассоль, — говорит, усаживая меня на скамейку. Наклоняется и сам начинает развязывать шнуровку на моих коньках.
— Какую дочь? — тут же недоверчиво свожу брови.
Вот только сюрприза с беременной женой мне ещё не хватало. Нет, я, конечно, себе ничего лишнего не позволяла и вообще, у нас с Лёшей чисто деловые отношения, но всё равно не хотелось бы узнать, что я провожу столько времени, тесно общаясь с чужим женатым мужиком.
— Не напрягайся так, Снежинка, — подмигивает, отрываясь от моих коньков. — Потенциальную дочь, которая у меня может родиться в будущем.
— Да я и не напрягалась, — тут же расслабляюсь, потому что я, чёрт возьми, напряглась. — Борцова Ассоль Алексеевна, — усмехаюсь, — Ты что “Алые Паруса” в детстве перечитал.
— Красивое имя, — пожимает плечами.
— А если сын, то как его будут звать? Артур Грэй? — ехидничаю.
— А сына сама выбирай. Первая у нас всё равно будет дочка, — снова подмигивает этот гад и улыбается.
— Да иди ты, — толкаю его в плечо. — И кстати, ты сволочь, Борцов. Ты мне соврал. Ты умеешь кататься. Сейчас ты преспкойненько из сугроба до скамейки дошёл самостоятельно.
— Умею, — растягивает рот до ушей, поднимаясь в полный рост. — Но так же было гораздо интереснее. Ну и повод был с тобой в сугробе пообниматься. Надо же мне было найти предлог, чтобы тебя пощупать.
— Боже, ну какой же ты гад, — хохочу, вставая вслед за ним.
Блин, и ведь даже разозлиться на этого вруна не получается. Потому что, как бы странно это ни звучало, но мне всё понравилось: и кататься его учить, и валяться с ним в сугробе тоже. И, даже несмотря на то, что я насквозь мокрая и у меня от холода зуб на зуб не попадает, я чувствую себя нереально кайфово сейчас.