Снести ему голову
Шрифт:
— Боже мой, Эрни! — воскликнула Камилла. — Что с твоей бедной псиной!
Он бросился что-то сбивчиво ей рассказывать, но говорил на таком невообразимом диалекте, что разобрать было почти невозможно — приходилось только догадываться, о чем идет речь. Он злился на своего отца. Кажется, всю неделю отец только, и знал, что твердил ему о его собаке — мол, она больная и ее нужно пристрелить. Эрни даже слушать его не хотел и целыми днями болтался по морозу вместе с несчастной животиной, чтобы не оставлять ее одну. Но сегодня утром собака каким-то образом ускользнула от него и побежала к кузнице.
— Вот ей-богу, — теперь уже более связно говорил Эрни, вытирая рукавами лицо. — ей-богу, я поквитаюсь с ним за это. Злыдень он, убивец, гад ползучий, а не человек вовсе. Так и давит меня, ровно муху, на каждом шагу — убивец проклятый. Грешен, да еще и гордится этим. Будет ему кара, доктор не зря говорит…
— Господи, да что ты такое несешь? — вскричала Камилла.
— Из меня и Лицедей лучше, чем из него. Уж куда лучше. Ноги у меня резвее, да и вывожу покрасивше него. А доктор говорит, он все равно не жилец. Сам себя изведет — помоги ему господи.
— Эрни! Успокойся! Ты сам не знаешь, что говоришь. Ну зачем тебе эта роль? Шута ведь должен играть старик. А ты — Сын.
Эрни вытянул руку. Покрасневшими от мороза пальцами он осторожно приподнял собачий хвост.
— А если я хочу, — он прищурился на Камиллу, — если я хочу умереть, а потом опять воскреснуть?
«Ну это уже просто лажа!» — подумала Камилла, а вслух сказала:
— Это же просто спектакль. Старинный танцевальный обряд. Вроде того как мы украшаем дом омеловыми ветками или едим сливовый пудинг… Ничего другого, Эрни. Взаправду ведь никто не умирает.
Эрни сдернул с трупа собаки мешок. Камилла с визгом отшатнулась и бросилась прочь.
— А это, по-твоему, что? — выкрикнул Эрни. — Или она тоже — не взаправду?
— Похорони ее! — сорвалась на визг Камилла. — Похорони скорей и постарайся забыть. Какой ужас!
Девушка почувствовала, что больше не может здесь оставаться.
— Прости, Эрни. Я ничем не могу тебе помочь. — Она повернулась и пошла по тропинке к кузнице, с огромным трудом сдерживаясь, чтобы не припуститься бегом. Ее подташнивало.
Тропинка шла через поляну, где Камиллу поджидал какой-то человек. «Романтический образ», — невольно подумала девушка — такой он был бледный и решительный.
— Ральф! — ее глаза засветились упреком. — Ну как ты мог! Ты же обещал мне… А ну-ка уходи.
— Не уйду. Не могу я больше, Камилла. Я видел, как ты свернула в рошу, и специально прошел по другой дороге, чтобы тебя встретить. Извини, Камилла… Я просто не смог удержаться, а потом подумал, что это вообще какая-то дурь. Более того, мне нужно кое-что тебе сказать… — Лицо его переменилось. — Эй! Милая моя, что с тобой? Вроде я не похож на разбойника. Почему у тебя такой испуганный вид?
У Камиллы вырвался нервный смешок.
— Наверное, это скучно слушать, но только что в лесу я видела такую мерзость, что меня чуть не стошнило.
Ральф взял ее руки в свои, и девушка с облегчением положила голову к нему на грудь.
— И что же ты такое видела, моя бедная малышка?
— Там был Эрни с мертвой собакой, и он говорил о смерти…
Она подняла на него беспомощный взгляд и заплакала. Ральф невольно вскрикнул и еще крепче прижал ее к себе.
Из кузницы вышел человек в черном костюме и тут же застыл на месте с удивленным и недовольным видом. Это был Лицедей.
За день до среды Скрещенных Мечей леди наказала своему престарелому садовнику взять косу и срезать на месте представления торчащий из снега сухостой — там были целые заросли чертополоха и шиповника. Садовник — мужественного вида шотландец, обладавший поистине железной волей и весьма угрюмым нравом, — ответил ей, что от немилосердного обращения коса затупилась.
— Миледи, — именно так он к ней всегда обращался, — ничего, я чай, не получится. Стану я, что ли, руки марать да свой живот класть за эту вашу затею?
— Но ты же можешь наточить косу.
— И как вы только можете такое говорить… Я — да наточить?
— Тогда отнеси ее Вильяму Андерсену.
— За что мне еще такое наказание? Видал я этих безбожных тварей — язычники проклятые, скачут ровно обезьяны…
— Если ты это про среду Скрещенных Мечей, Макглашан, то хватит уже, наслушалась. Немедленно отнеси косу в кузницу. И если сам Вильям занят, то пусть хоть кто-нибудь из его сыновей этим займется.
— Чтоб им — мою косу? Да ни в жизнь. Только самому кузнецу. Они же только все спортят. Эх! Все они там во грехе погрязли — вместе со стариком…
— А что, у вас на Севере не было танцев с мечами?
— Что я, грешник, что ли, — смотреть на бесовские пляски? Не видал я.
— Ладно. Макглашан, отнеси косу и иди убирать двор.
Кончилось тем, что косу понесла Дульси. Вернувшись из кузницы, она сообщила, что Лицедея уже день как нет дома. Косу она оставила Эрни, строго предупредив его, что точить ее должен только отец.
— Вы только подумайте, тетя Акки, за двадцать лет это в первый раз, чтобы перед самой средой Скрещенных Мечей Вильям уехал в Биддлфаст. Попросил Дэна подвезти его на автобусную станцию. В деревне все только и говорят об этом. Решили, что он поехал к Стейне насчет завещания. Может быть, Ральф что-то знает.
— Счастливчик — у него еще есть что завещать. Вот мне, как ты знаешь, Дульси, и оставить-то нечего…
— Знаю, тетушка Акки. А поговаривают, что Вильям-то и вправду богат. Только он такой скупец, что все прячет. Подумать только!
— Не ожидала от тебя такого, Дульси, — чтобы слушать всякие сплетни…
— И еще, тетя Акки: эта немка так и живет в гостинице. Все вынюхивает у каждого встречного про Пятерых Сыновей.
— Она и сюда небось заявится, чтобы посмотреть. А потом еще учредит какую-нибудь дурацкую гильдию… Бывают ведь такие бабы — к пятидесяти годам уже выживают из ума. Корчит из себя идиотку.