Снежное видение. Большая книга рассказов и повестей о снежном человеке
Шрифт:
Кэнт, нарезая хлеб, протянул гули-бьябонам по ломтю. Чо долго и недоверчиво обнюхивал новую для него пищу, исподлобья следя за мной. Я тоже поспешил взять кусок хлеба, чтобы показать, что это съедобно и вкусно. После долгих дней питания сырым мясом не рассчитаешь силы надкуса, и зубы мои лязгнули. Хлеб был величайшим наслаждением. И после меня Чо с Аа мгновенно съели свои куски, попросили еще, и Кэнт скормил им почти все свои запасы.
К горячему мясу они сначала не притронулись. Тогда я разложил куски перед ними на камне. Когда мясо остыло, Чо наклонился к нему, облизался как-то прямо по-звериному и проглотил все дочиста, ничего не оставив Аа, которая, намявшись хлеба, видимо, задремала.
—
Но Чо в ответ лишь пробурчал что-то добродушное, потом сонливо помигал смешливыми глазами и придвинулся поближе к костру.
На лагерь Кэнта опускалась ночь.
— Давайте, Виктор, немного поработаем, — предложил мистер Кэнт, когда стало совсем темно, и в костре светились только тусклые угольки, подернутые золой. — Я привык работать каждый день, а сегодня еще не пришлось.
Он вынес из своей палатки блокноты и один подарил мне. «В знак величайшей дружбы и уважения», как он сказал. Затем дал и карандаш.
— Заметьте: карандаш советский. Я совсем недавно был у вас в России, я очень люблю русский характер, много читал Гоголя, Тургенева, Достоевского, Толстого… Давайте, я запишу все, что произошло сегодня. Кроме того, вы продиктуете мне свои наблюдения над снежными людьми в естественной обстановке, пока в памяти все свежо.
Угли в костре угасли, окончательно покрывшись золой. Кэнт зажег коробчатый электрический фонарь со стеклянными обрешеченными стенками, вроде таких, как у проводников в поездах. Чо спал, уткнувшись лицом в грудь Аа. Она, кажется, бодрствовала! Во всяком случае, я несколько раз видел, как на ее слабо освещенном и неподвижном лице нет-нет, да и приоткроется один глаз. Так делают очень умные сторожевые собаки.
Мы с Кэнтом говорили чуть не до утра. Теперь я припоминаю, как хитро он строил нашу беседу. Он подробно расспрашивал обо всем и подхваливал меня за мужество, за выносливость, за умение сохранить высокий дух в самую тяжелую минуту, даже за то, что я смог питаться сырым мясом пищухи. Я делился своими наблюдениями, а он записывал. Теперь я склонен думать, что Кэнт нарочно изматывал меня вопросами, чтобы я покрепче уснул.
Но тогда мое настроение было столь ликующим, что я ничего не замечал. Кэнт обещал мне всячески помочь вернуться домой. Он много рассказывал мне о снежном человеке. Чо и Аа, оказывается, наиболее крупные, редкие особи. По свидетельству местных жителей — шерпов — бывают еще и совсем маленькие йети. Кэнт посвятил поискам снежного человека почти половину своей жизни, верил в его существование. Ведь обнаружено же, оказывается, в 1901 году в северо-восточной части Конго крупное животное окапи, о котором никто до той поры не знал. А края, где мы находимся, изучены в двадцатом веке гораздо меньше, чем Африка в девятнадцатом.
Если мне удастся выбраться из этих гигантских горных лабиринтов, я посвящу себя изучению предков человека. Чо и Аа и убитая Уа, несомненно, — родственники рома-питекам, чьи зубы и челюсти, рассказывал Кэнт, найдены на южных склонах Гималайского хребта. А может быть, они сходны с тигантопитеками, чьи остатки обнаружены в пещерах Южного Китая. Так или иначе, мои гули-бьябоны — «пред-люди», наши несчастные дикие предки.
С такими мыслями, помнится, я и уснул под монотонное научное повествование Кэнта. Во сне мне удилось, что я вместе с Чо и Аа иду по городу Свердловску. Чо — в модном костюме, в ботинках, при галстуке, который ему чрезвычайно мешает. Аа держится за него под руку, но почему-то босая: наверно, не нашлось ничего подходящего из обуви на высоком каблуке. Все трое мы пересекаем улицу, чуть не попадаем под трамвай, еле слышно зазвеневший, и Аа шепчет мне на ухо:
— Гу! Гу!..
«Гу» означает опасность. Я невольно проснулся, быстро сунув руку в карман за своим ножом. Ножа не оказалось, я его забыл в старых штанах. Кругом было тихо. Светало. Продрав глаза, я осмотрелся.
Невдалеке стоял Кэнт со связкой каких-то блестящих предметов в руке. А в нескольких шагах от него за огромным камнем притаились Чо и Аа. У Чо было такое страшное выражение лица, что у меня мурашки по спине побежали.
— Гу! Гу! — тихо подавала мне сигнал Аа.
— Уот ду ю ду? Что вы делаете? — закричал я Кэнту неожиданно для себя по-английски.
Кэнт подошел ко мне, бледный и дрожащий. Он сел рядом, обнял меня за плечи свободною рукой. И я с ужасом увидел, что у него целая связка стальных наручников — кандалы не кандалы, но специально сделанные кольца на прочных цепях.
— Молодой человек, — торопливо заговорил Кэнт. — Не будем медлить. Нам с вами надо доставить эту пару йети в Европу живыми. Это в десять тысяч раз эффективнее, чем привезти шкуры. Шкуры могут быть поставлены под сомнение: снежный человек или нет? А живые экземпляры!.. Это понимаете, что такое? Это будет наша с вами слава, как ученых, путешественников, следопытов! Это богатство. Вся Европа будет у наших ног! Все газеты мира заговорят о нас!.. Вся Европа!..
— Зачем мне Европа? — спросил я. — Мне надо на Урал, скоро начало учебного люда, а у меня хвост по спецкурсу, надо зачет сдавать…
Помнится, я говорил ему еще что-то подобное, неуместное: настолько был поражен его предложением. Я категорически отказался полонить гули-бьябонов. Ну как я мог предать моего родного Чо, который не однажды выручал меня из беды?
Но Кэнт не унимался. Он заклинал меня помочь ему захватить хотя бы одного. Сам он не сумел одеть наручники: гули-бьябоны очень чутки к опасности. А мне, по мнению Кэнта, сделать это было бы легче легкого.
— В конце концов вы русский и большевик, — увещевал меня Кэнт. — Разве не в ваших интересах доставить цивилизованному миру самое веское и живое доказательство правильности учения Дарвина о происхождении человека?
Из-за дальнего хребта, что обрамлял долину, в которой мы сидели, взошло малиновое солнце. Я с содроганием в душе смотрел на связку стальных наручников, брошенных Кэнтом наземь. Красные солнечные лучи пронизывали воздух почти горизонтально, и темно-алые блики засверкали на кандальном металле. Казалось, наручники обагрились кровью.
— Как можно? — сказал я Кэнту. — У этих живых существ нет ничего. Ни крова, ни богатства, ни материальных благ. Даже нет одежды. Ни-че-го! Единственное, что у них есть, — это свобода. И вы хотите отнять у них свободу? Нет!
Мне удалось убедить Кэнта, что можно заняться изучением гули-бьябонов, не обижая их, относясь к ним, как равный к равным. Кэнт начал лихорадочно исписывать свой блокнот. Весь день прошел спокойно, если не считать мелочей. Кэнт ругался на всех языках мира, когда выяснилось, что кто-то из шерпов с перепугу разбил фотоаппарат. Затем попробовали сбежавших разыскивать в окрестностях. Но Чо с Аа не отходили от меня ни на шаг, и если б даже кто-нибудь из проводников и носильщиков экспедиции Кэнта был поблизости, то все равно убежал бы дальше, увидев гули-бьябонов.