Снежный болван
Шрифт:
— „Разве печка в самом деле так красива?“ — спросил снежный болван. — „Похожа ли она на меня?“
— „Совсем наоборот! Она черная как ворон, у нее шея с медным барабаном. Она столько ест дров, что у неё изо рту пышет огонь. Надо держаться от неё в стороне, а то, пожалуй, опалит шерсть. Вот тебя, болвана, она может мигом превратить в чистую воду“.
— „Скажи,
— „А вот как это случилось: я укусил младшего барчонка в ногу за то, что он отпихнул от меня кость, которую я глодал. И так, кость за кость! Меня выгнали за дверь и привязали вот тут на цепи. Да, видно на меня за это очень рассердились, потому что с тех самых пор я всё здесь, и голос даже потерял; слышишь, как я охрип: вон! вон!.. Я больше не могу говорить, как все другие собаки: ваф! ваф!..
Снежный болван перестал уже слушать рассказ собаки; он всё смотрел в нижний этаж, в комнату, где жила ключница; там стояла печка на своих четырех чугунных ногах, и была такой же величины, как снежный болван.
— «Боже! что это со мною делается? Как у меня внутри, там, что-то странно трещит!» — сказал он. — «Неужели я никогда туда не попаду? И неужели мое невинное желание никогда не исполнится?.. Мне надо туда попасть, мне надо к ней прислониться, хотя бы даже пришлось проломить окошко».
— «Пустое желание, ты не можешь и не должен этого желать! — сказала цепная собака. — Если б ты подошел к печке, так тотчас лее убрался бы… Вон! вон! безмозглый!
— Я и без того, кажется, убираюсь вон! — возразил снежный болван, — мне кажется, я таю».
Весь день снежный болван смотрел в окошко. В сумерки комната показалась еще заманчивее; печка светила хотя и ярко, однако ж, не так, как солнце и месяц; печка может только светить, когда у ней глотка набита дровами. Когда отворяли и запирали дверь в комнату, у ней каждый раз изо рту вылетало пламя, — у печки была уже такая привычка, — пламя вспыхивало красным огнем по белому лицу снежного болвана и сияло отливом на его груди.
— «Ах! мне больше этого не вынести, у меня текут слезы, когда она вытягивает свой язык!» — говорил болван.
Наконец печку закрыли. Ночь была темная и длинная, но снежному болвану она не казалась длинна: он стоял погруженный в свои собственные мысли, которые мерзли так, что даже трещали.
На другой день утром окна подвальной квартиры были покрыты самыми прелестными ледяными узорами и цветами, каких только может желать снежный болван, но они собою затмили печь. Стекла целый день не оттаивали, и он не мог видеть печку, которую представлял себе таким милым женским существом. У него внутри и около него хрустело и скрипело; был как раз такой мороз, какому должен радоваться только снежный болван. Но он не радовался — да и как мог он радоваться, не видя более печки!
Бедный болван захворал ужасной болезнью: у него была тоска по печке!
— «Это плохая болезнь» — сказала цепная собака… — «Я сама страдала этой болезнью, но пересилила ее. Вон! Вон! Лучше из памяти вон!.. Однако-же у нас будет перемена погоды! „- прибавила она.
И в самом деле, погода переменилась: наступила оттепель.
Снежный болван таял. Он уж ничего не говорил и не жаловался, — а это самый верный признак разрушения сил.
В одно утро он совсем растаял. И вот там, где он стоял, теперь торчала палка, с железной печной кочергою наверху.
— „А!.. вон оно что!.. теперь-то я понимаю, от чего у снежного болвана была такая сильная тоска по печке!..“ — сказала цепная собака. „Итак, у снежного болвана был во чреве печной скребок! — Так вот что у него внутри шевелилось!“ — При этом размышлении собака жалобно завыла… — Ну, что-же делать? Всему конец. Теперь это прошло, вон! вон!..“ — На дворе уже стояла весна!.. Вскоре и цепная собака забыла про снежного болвана.
1861