Снежный пепел
Шрифт:
— Раздевай ее. Все снимай, и в одеяло заворачивай. Я сейчас штуку одну ей сделаю, напоить надо будет. А потом в баньку отнесешь, я топил как раз, попаришь.
Хорошо сказать — раздевай, дед думает, что у нас уже настолько близкие отношения, а я еще не видел девушку без одежды.
— Алёнушка, — тормошу ее, стягивая верхний слой одежды, насквозь пропитанный влагой. — Может ты сама разденешься… как-нибудь?
— Да… — шепчет Алена, но даже руками не шевелит, просто смотрит на меня. Уже хорошо, сознание возвращается.
Стягиваю прилипшие к ногам
— Сними… мокро, — стонет Алёна, лукаво сверкая синевой глаз. Уже пришла в себя, хитрая. Дразнит будто.
— Ладно, потом не жалуйся, — отвожу глаза, насколько это возможно, наощупь стягивая прохладные влажные вещички. Заворачиваю девушку в толстое одеяло, беру ее на руки. Неожиданно признаюсь, касаясь поцелуем холодных губ:
— Я думал, что теряю тебя, маленькая моя…
Разминаю окоченевшие пальцы, когда входит дед с железной кружкой в руках. Он помогает поить Алену, ее колотит крупная дрожь, зубы стучат о край посудины, но получается. Так сильно медом пахнет и молоком.
— Так, теперь рассказывайте, что приключилось?
Я рассказываю от начала до конца. Михалыч мрачнеет, кусает седой ус.
— Вот же неугомонная! — ругает дочь, подхватывается с дивана и идет к двери. — Поеду к ней. Заночую там, а вы тут сами уж… баня готова, попарь внучку, надо холод из тела выгнать. Там ужин на плите. Разберетесь.
— Завтра медсестра приедет, будет ухаживать за вашей дочерью, — говорю деду, но тот головой качает.
— Никто не справится с Лидой. Я сам теперь. До конца…
Старик вытирает рукавом выступившие слезы. Мне жаль его, у него дочь умирает. И неважно, что она стерва.
— Справится, Михалыч, — опускаю Аленку на диван, а сам подхожу к деду, хочется успокоить его. — Она в тюрьме работала, а там похлеще кадры.
Старик уезжает на своей раздолбанной «семерке», отвергает мое предложение отвезти его в городок. Я загоняю свою машину во двор, закрываю ворота за дедом. Потом звоню Гриню, договариваемся на завтра встретиться, сказал, что сам привезет сиделку к вечеру.
Потом дозваниваюсь до соседки, у которой оставил Ромку, прошу еще посидеть с псом, обещаю щедрые гостинцы привезти, за одолжение. Та и довольна. Придется купить ей торт, который любит, да конфет и по банке элитных кофе и чая. Балую иногда старушку, она потом наслаждается, месяцами смакуя любимые напитки.
Аленка нацепила дедовы шерстяные носки и уже носится в одеяле по дому, доставая из шкафа банные полотенца.
— Ну что, идем париться? — заглядывает мне в глаза, когда я ловлю ее, чтобы поцеловать.
— Алён, я тебя отнесу, а сам потом, понимаешь ведь…
— Понимаю, что ты трусишь, — звонко смеется проказница, тянет меня к выходу за руку. — Мне срочно нужно пропарить тело, иначе воспаление легких получу. Это я как врач тебе говорю.
Ну что поделать? Идем париться.
Глава 39
Алёна
Меня
— Ну, сейчас я тебя напарю, крошка моя синеглазая, — шепчет в ушко, а мне и так жарко, будто уже нахлестали ароматными вениками.
Дедушка уважает банные традиции, всегда припасает разные веники по весне, ставит квас, чтобы после жаркой баньки охладиться с наслаждением. А потом соседей зовет, устраивая банные посиделки. И саму баню выстроил, добротнее, чем дом, большая и светлая, с теплым предбанником.
Вдыхаю дивный аромат дубовых и березовых веников, который просачивается в предбанник. На столе уже стоит запотевший стеклянный кувшин с темно-коричневой жидкостью. Мама и своему отцу планы спутала сегодня. Но все равно, и банька с вениками, и квас невостребованными не останутся.
Смотрю, как раздевается Саша, хочу ему помочь, но тогда одеяло упадет с моих плеч, обнажая. Глупо, конечно, но я стою возле дивана, не зная, как поступить.
— Может, ты сама? Попаришься? — предлагает Саша, но я отрицательно мотаю головой, некуда уже тянуть.
Решив стать храброй девочкой, скидываю одеяло и шагаю к двери в баню, потянув за руку своего мужчину. Я не смотрю на него, неловко немного.
Забираюсь на полок, растягиваюсь на животе.
— Веники там, — показываю на большой бак, в котором дед обычно запаривает охапки из душистых прутьев.
— Не горячо? — Саша легонько хлещет мокрыми горячими листьями по спине, я качаю головой и прошу бить сильнее.
Я понимаю, как важно выгнать из груди холод, оставшийся там после ледяного ливня, болеть не хочется, поэтому терплю горячую экзекуцию. И чувствую, как тепло вытесняет холод, распространяется по всему организму. Слышу тихий смех, поворачиваю голову.
— Ты как лесная нимфа, вся в листьях, — Саша убирает прилипшие листики, нежно касаясь моего тела.
Переворачиваюсь на спину, ловя восхищенный мужской взгляд. Отбираю у него веник и нахожу руку, тяну к себе. Сейчас никто не помешает, тянуть тоже больше нельзя. Мне немного не по себе, страх, смешанный с любопытством и нежностью, пьянит. Мама кричала — не рожай, но я мечтаю забеременеть теперь, не откладывая, пришло мое время. Загадываю желание, когда понимаю, что стала женщиной.
Закусываю губу, чтобы не застонать от боли, молниеносной и недолгой. Чувство благодарности и щемящей нежности окутывает мозг, хватаюсь за плечи моего мужчины.
После жаркой парной мы долго лежим на диване в предбаннике, потягивая прохладный квас. Саша рассказывал мне истории из своих передач, особенно одна удивила меня. Про снежный пепел.
— Такой разве бывает? — спрашиваю, уютно устраиваясь на груди любимого.
Нам не хочется идти в дом, и тут хорошо. Саша подкинул дрова в печурку, треск поленьев добавляет уюта.