Сноха
Шрифт:
– Глаза бы мои его не видели, – тяжело вздыхаю я и прислушиваюсь к внутренним ощущениям. Я понятия не имею, люблю ли я Кирилла, и что вообще значит любить кого-то? Мой отец давным-давно ушел из дома к богатой женщине, у которой работал водителем. Если там и была любовь, то только к деньгам. Мама замуж так и не вышла. Бабушка с дедом жили как кошка с собакой и всю жизнь ругались по любому поводу. Это и есть любовь? С Кириллом мне хорошо. Легко и свободно дышится. Только все дурацким образом уперлось в криминал. И если бы он сразу решился расстаться со своим так называемым хобби, я осталась
– Соглашайся, – бурчит Кирилл. – Давай начнем все заново, Олька! Ну, не можем же мы расстаться по дурости?
Муж опускается передо мной на колени. Целует сначала руки, потом, задирая подол, разводит в стороны бедра.
– Нам с тобой так хорошо, Оленька, – шепчет он и смотрит на меня внимательно. И как только я слабо киваю, сдирает с меня колготки и трусики.
– Подожди, – шепчу я. – Кир, пожалуйста!
Муж выжидательно смотрит на меня и, насилу оторвав взгляд от моей киски, бросает раздраженно.
– Ну что еще, Олька?
– Что ты сказал отцу? – спрашиваю я нерешительно. – Ты же понимаешь…
– Спросил только про методы защиты и закрыл тему.
– А про развод?
– Не сказал. По факту мы еще муж и жена. А на его мнение я плевать хотел. Он, конечно, запал на тебя. Да и кто бы остался равнодушным… Вот пусть теперь в сторонке облизывается. Козел! – рычит Кирилл и, скривившись, добавляет. – Все. Оля. Разговор закончен. У меня к тебе претензий нет. Мой папа, если ему приперло, убедит кого угодно. Ему телку склеить минут десять нужно. Вот и ты попала в сети старого паука, – вроде бы равнодушно говорит он, а потом переходит на крик. – Я не могу тебя потерять, слышишь?! Я люблю тебя!
Я соскальзываю с дивана и, упав на колени, попадаю в объятия Кирилла. Муж прижимает меня к себе и бормочет всякие нежности. А я, положив голову ему на грудь, реву белугой. Умом я понимаю, что нужно уходить. Разбитую чашку не склеить. Может, сразу и не скажет ничего. Но и не забудет, а потом обязательно припомнит. Но дикий страх остаться одной, попасть в паутину вот к таким «Вадикам-Павликам», напрочь заглушает доводы рассудка. Я плачу, прижавшись к Кириллу, и тихо причитаю, что недостойна его. И теперь уже все станут считать меня пропащей девкой. А уж свекор точно настроит всех родственников против.
– Да ладно! Папа мало с кем из родни общается. Он, конечно, станет обливать тебя высокомерием и презрением, но это его обычное состояние. И мне, и маме достается постоянно. А уж бабушка Тоня у него вообще монстром была. И если мне нужно отречься от отца ради тебя, я сделаю это с легкостью.
– Нет, не надо! – кричу я. – Он же все-таки твой отец! Так нельзя!
– Сам знаю, – фыркает Кирилл. – Да ну его, – отмахивается он от неведомого Вадика-Павлика и осторожно опускает меня на пушистый ковер. – Я измучился без тебя, Олька, – рычит он, вставая между моих бедер.
Я вздыхаю, стараясь не разреветься. Открываю глаза и в свете тусклого ночника смотрю на сопящего рядом Роберта.
– Малыш мой дорогой, – шепчу я и, не в силах сдержаться, утыкаюсь носом в подушку. О чем я плачу? От безнадеги, наверное. Я таки попала в сети старого паука, и фиг отсюда выберешься. Нужно, наверное, поспать, а не ворошить прошлое. Запутанное и до сих пор непонятное. Попытаться вернуться обратно в Эдинбург.
«А если Шевелев тебя убьет, с кем останется Роберт?» – подает голос потаенный страх. И остаток ночи я гляжу в потолок сухими глазами и пытаюсь понять, как поступить дальше.
«Ссориться с Вадимом нельзя. Кто еще обладает реальной силой и деньгами? Кто еще способен обеспечить безопасность мне и моему сыну? Здесь, за высоким забором, я могу чувствовать спокойно и иногда выезжать в город с охраной. Но кто поручится за жизнь русской эмигрантки, снимающей коттедж на краю города? Куда в случае моей гибели определят Роберта? И сможет ли мама забрать его у имперского правосудия? Захочет ли? Да и тягаться в одиночку с ювенальной системой Великобритании даже Косогорову не под силу. Я поворачиваюсь к сыну, отбросившему прочь покрывало, и снова любуюсь своим малышом. В который раз благодарю бога за этот священный дар. Именно мне достался самый чудесный мальчик в мире.
«Я смогу. Я справлюсь, сыночек, – в предрассветных сумерках клянусь я и, как только первые лучи солнца золотят окна Косогоровского особняка, проваливаюсь в глубокий черный сон.
А поздно утром просыпаюсь от самой настоящей качки. И в первую минуту не пойму, где нахожусь.
Роберт радостно прыгает на кровати и, увидев, что я проснулась, плюхается рядом.
– Ну, наконец-то, – вздыхает он как взрослый и добавляет жалостливо. – Мама, я кушать хочу.
– Да, милый, – охаю я и, подхватившись с кровати, лечу в ванную. Наскоро переодеваюсь и, умывшись, сворачиваю волосы в самый простой узел. И только по дороге на первый этаж вспоминаю об указании свекра явиться к нему в кабинет сразу после завтрака.
Твою ж мать! А на мне леггинсы и майка. Даже бюстгальтер надеть забыла!
«Ладно, пронесет, – думаю я, входя в пустую столовую. Экономка Аня, завидев нас, торопливо жарит оладьи. А я, расставляя тарелки себе и Роберту, бросаю взгляд на часы. Половина одиннадцатого. Мой дорогой свекор уже должен отчалить на работу. Ну там, кому нос отрезать или пенис дорастить…
Усевшись за стол, Роберт болтает ногами и что-то рассказывает мне и Анне про собаку, обещанную дедом.
«Как всегда, очаровал и бросил, – думаю я раздраженно, и как только домработница ставит на стол блюдо с румяными оладьями и сметану, на пороге столовой возникает сам Косогоров.
– Налей-ка и мне чая, Аня, – просит он, садясь рядом с Робертом. Краем глаза я наблюдаю, как маленькая толстая женщина мечется из столовой в кухню, как спешит обратно с подносом, на котором дребезжат мелодичным звоном чашки и стоит большой пузатый чайник с нарисованным на боку фазаном. Такой мужской и самодостаточный в своей простой красоте. Я перевожу взгляд на Вадима Петровича. Он совершенно спокоен, в отличие от меня. Белый свитер, черные широкие штаны и снова этот дурацкий браслет.
Завтрак проходит в полном молчании. Вернее, Роберт болтает, а я ему односложно отвечаю. Косогоров же добродушно наблюдает за нами. Жует свои оладьи и запивает их чаем из большой чашки с таким же рисунком, как и на чайнике.