Сновидения и рассуждения об истинах, обличающих злоупотребления, пороки и обманы во всех профессиях и состояниях нашего века
Шрифт:
Впрочем, замечу, что комические поэты с другими поэтами не содержатся, ибо, поскольку ремесло их — строить козни и плести интриги, место им отведено среди прокуроров и ходатаев, народа, в подобных делах особо наторевшего. И порядок такой у нас в аду повсюду принят. Явился к нам намедни пушкарь и требовал, чтобы его к военным поместили, а его к следователям трибунала сунули, поскольку они больно охочи арестанта на пушку брать. Портного определили к доносчикам, ибо последние хоть и ограничиваются поклепами, но зато уж больно горазды их строчить да подметывать и честным людям дела шить. Слепого, который захотел было сунуться к поэтам, препроводили к одержимым разнообразными страстями, поскольку эти последние все до единого ничего не видят. Человека, уверявшего, что он могильщик и покойников хоронил, сунули к пирожникам. Тех же, кто рекомендуется безумцами, мы отправляем к астрологам, а лжецами — к алхимикам. Некто угодил к нам за убийства, и определено ему было квартировать с врачами. Купцы, осужденные за то, что бесчестно торговали, попадают к Иуде. Судьи-мздоимцы, за то что людей грабили, — в компанию к дурному разбойнику, а дураки — к палачам, ибо людей терзают. Водонос, который, по его словам, холодную воду продавал, был отведен к трактирщикам, а пожаловавший к нам третьего дня мошенник, что, по пословице, кота за зайца выдавал, — к корчмарям. В общем, как видите, у нас в аду ничего без смысла не делается.
— Ты вот давеча об одержимых всякими
— С влюбленными, — ответил бес, — обстоит особенно плохо, потому что любовь всего человека захватывает, но перво-наперво скажу тебе, что все поголовно без ума от самих себя, а другие — те уж больно деньгу любят; третьи себя слушают — не наслушаются; четвертые дела свои боготворят, а иные ради женщин на все пойти готовы. Этих последних не так уж много, ибо женщины — это такой народ, что всякими подлостями, дурным обхождением и неверностью своей ежедневно дают мужчинам повод раскаяться. Как я уже сказал, порода влюбленных попадается сравнительно редко — впрочем, люди эти неплохие и забавные, беда только, что ад не для забавы рассчитан. Иные из них, сгорая от ревности, исполненные надежд, увитые саваном желаний, на почтовых прямым трактом поспешают в ад, а потом сами никак не могут взять в толк, как, когда и каким образом это с ними случилось. Есть у нас исхолопившиеся влюбленные, все увешанные лентами от своих дам, эти вот на вздохи изошли; другие косматые, как кометы, — таскают на себе локоны своих любезных; третьи поддерживают в себе пламя любовными записками, которые они получают, и таким образом какие-нибудь двадцать лет экономят в хозяйстве на дровах. Стоит полюбоваться на вздыхателей по монахиням — у этих всегда рот разинут и руки вперед протянуты, осуждены они только за покушение с негодными средствами; люди эти — посмешище для всех прочих, пальцы они то просовывают в оконные решетки, то судорожно отдергивают, для них все время вот-вот должен наступить миг блаженства, но миг этот так никогда и не наступает, только за ними и остается славы — что они были претендентами на роль Антихриста. Одного с ними поля ягода те, кто имел влечение к невинным юницам и осужден был, как Иуда, за поцелуй. Эти всю жизнь прицеливаются, но раскрыть свои желания их страх берет. За ними в подземной тюрьме содержатся прелюбодеи; последним на земле жилось куда веселее, чем тут; ибо там не они содержали кобылу, на которой ездили.
— Все это народ, — заметил я, — у кого и любезности, и оскорбления отдают одним и тем же.
— Внизу в очень грязном помещении, наполненном всякими отбросами скотобойни (я имею в виду рога), находятся те, кого мы здесь величали рогоносцами: это люди, которые и в аду не теряют терпения, ибо того, кто выдержал искус дурной жены, ничто уже вывести из себя не сможет. Еще дальше помещаются те, кто влюбляется в старух. Этих чудовищ мы держим закованными в цепях, ибо, когда у нас под боком находятся люди со столь дурным вкусом, мы, черти, уже не уверены в своей безопасности. Не будь они в кандалах, сам Варавва трепетал бы за свое очко. Даже такими, каковы мы есть, мы кажемся им красавцами — кровь с молоком. Первое, что с такими грешниками предпринимают, — это осуждают любострастие их и орудие оного на вечное заточение. Но хватит о них, я хочу вам сказать, сколь огорчены мы тем, что вы нас какими-то чудищами изображаете, приписываете нам когти, хоть мы и не хищные птицы, хвосты — хоть есть черти и куцые; рога — хоть мы и холостяки, и безобразные бороды — хотя многие из нас могли бы сойти за отшельников и коррехидоров. Исправьте это, ибо не так уже давно побывал у нас Иероним Босх и на вопрос, почему он изобразил нас в своих видениях такими страшилами, ответил, что никогда не думал, что черти существуют на самом деле. Другое, что нас очень задевает, это то, что вы постоянно говорите: «Смотрите-ка, ну и дьявол этот портной» или «Сущий черт этот портняжка!» К портным нас приравнивать, нас, когда мы на дрова в аду их пускаем, да и к себе принимаем, только если они нас об этом как следует попросят, потому что на меньше, чем на пять сотен, мы расписок не даем, чтобы не создавать дурного прецедента, ибо потом они еще могут выдвинуть претензии на законное владение в аду, quoniam consuetude est altera lex. [7] А чем они, по сути, владеют? Искусством обкрадывать и жизнь людям отравлять. Вот они и в претензии на нас, что мы им настежь дверей не распахиваем, как будто они свои люди. Опять же мы в обиде, что самые что ни на есть поганые вещи вы всегда отправляете к черту, и стоит вам только малость осерчать, как сразу слышно: «Черт тебя побери!». Имейте в виду, что больше людей отправляется к черту по собственному почину, нежели нашими усилиями, ибо брать иных выходит себе дороже. Вот, например, вы направляете к черту какого-нибудь итальянца, а черт и слышать о нем не хочет, ибо иной итальянец самого черта забрать способен. И примите в соображение еще то, что чаще всего вы шлете к черту то, что у него уже есть, чем мы сами богаты.
7
Поелику обычай есть тоже закон (лаг.).
— Послушай, а водятся у вас в аду короли?
Он удовлетворил мое любопытство, сказав:
— У нас в аду очковых карт нет, одни только фигуры. И важных персон этих у нас превеликое число, ибо могущество, свобода делать все, что заблагорассудится, и привычка властвовать изгнала из них все добродетели, между тем как пороки их дошли до крайних пределов. Опять же из-за того, что вассалы их оказывают им высшие почести, словно божествам, они проникаются желанием стать чуть пониже богов и казаться ими. Способов загубить свою душу у них множество, и множество людей им в этом содействует. Один губит себя жестокостью и, убивая и уничтожая своих, превращается в своих владениях в некую венчанную пороками косу или во что-то вроде королевской чумы. Другие погибают от алчности, превращая из-за непомерных налогов города свои и веси в амбары, кои не благополучие приносят стране, а разорение. Иные попадают в ад из-за третьих лиц, положившись на бесчестных министров и осуждая себя, так сказать, по доверенности. Приятно видеть, как они мучаются, ибо по непривычке к труду всякое усилие становится им тягостным вдвойне. Только и есть одно хорошее в королях, это то, что они, как персоны значительные, никогда не приходят одни, а для пущей важности с двумя или тремя приближенными, причем порой вместо королевской мантии волочат за собой все свое государство, ибо подданные их берут с них пример, хотя ремесло приближенного или короля не столь уже завидно, более всего напоминает епитимью и скорее в тягость, чем в радость, ибо нет ничего на свете, чему бы так докучали, как слуху короля или приближенного, поскольку не миновать ему ни жалоб, ни низкого искательства просителей. По правде говоря, за муки эти справедливо было бы давать им отдохнуть. В заключение должен добавить, что многие короли отправляются в ад по королевскому тракту, тогда как купцы попадают туда дорогой серебра.
— С чего это ты привязался теперь к купцам? — спросил Калабрес.
— Купцы — такое кушанье, — ответил бес, — которым мы сыты по горло, дело даже до рвоты доходит. А валят они к нам тысячами, обрекая себя на вечные муки посредством кастильского диалекта и цифири, и щедрее всех снабжают ими нас Безансон и Пьяченца, больше даже, чем Магомет. Да будет вам известно, что для Испании ростовщичество иноземцев весьма серьезно угрожает миллионам, прибывающим из Нового Света, и что стволы перьев, которыми ее жители подписывают свои долговые обязательства, — все равно что стволы орудий, направленных на их кошельки. Нет корабля, груженного золотом, которого не протаранило бы перо любителей подписывать заемные письма, и нет шквала опаснее для его груза, чем вихрь наслаждений, которым предаются испанцы. Дело дошло до того, что подозрительным стало у нас даже слово asientos, которое значит и «зады», и «долговые обязательства», так что порой в аду мы не можем взять в толк, о ком идет речь — о купцах или о тетках. Один из этих молодчиков, обратив как-то внимание на то, сколько тратится в аду дров, задумал выхлопотать себе право на исключительное снабжение огнем, другой вздумал взять подряд на производство адских казней, полагая, что это может дать ему изрядный доход. Все они у нас сидят в одном месте с судьями, которые на земле допустили такие безобразия.
— Так, значит, и судьи у вас здесь сидят?
— А как же! — воскликнул дух. — Судьи — это наши фазаны, наше лакомое блюдо и то семя, которое приносит нам, чертям, самый великий урожай и самую обильную жатву, ибо на каждого посеянного судью мы собираем шесть прокуроров, двух референтов, шесть ходатаев, четырех писцов, пять стряпчих и пять тысяч негоциантов — и это каждый день! Из каждого писца мы получаем двадцать полицейских чиновников, из каждого полицейского чиновника тридцать альгуасилов; из каждого альгуасила — десять шпиков, а если год на жуликов урожайный, то и в аду не найдется вместилища, куда можно было бы сложить все, плоды дурного правосудия.
— Ты что этим хочешь сказать, богомерзкий? Что не существует справедливости на земле и что нет управы на служителей правосудия?
— Как это нет справедливости! — воскликнул бес. — Разве ты не слышал об Астрее, которая и есть справедливость, и о том, как ей пришлось бежать с земли и искать прибежища на небе? Ну, так если ты об этом не знаешь, я тебе с удовольствием расскажу. Явились некогда на землю Истина и Справедливость искать, где бы поселиться. Истина не находила себе нигде приюта из-за своей наготы, а Справедливость — из-за своей суровости. Долгое время проблуждали они таким образом, пока Истина, впав в крайнюю нужду, не сошлась с немым. Справедливость бродила неприкаянная по земле, взывая ко всем о помощи, но, видя, что ее ни в грош не ставят и только пользуются ее именем, чтобы угнетать людей, решила скрыться на небо. Бежала она из столиц и больших городов и отправилась в селения к крестьянам, где в течение нескольких дней под прикрытием своей бедности прогостила у Простодушия, пока Злокозненность не выслала требования ее задержать. Ей удалось скрыться, и потом она ходила от дома к дому, умоляя ее приютить. Все первым долгом спрашивали, кто она такая, и она, по неспособности лгать, признавалась: «Справедливость». Ответ ей всюду был один: «Справедливость? Нам в хозяйстве ты ни к чему. Иди-ка к соседям». Так ей и не удалось обосноваться, поднялась она на небо, и все, что от нее осталось, — это след от ее ног. Люди, видевшие его, окрестили его Правосудием, и так в Испании называют некие жезлы, которые, за исключением крестов на них, преотлично здесь горят, а правосудия на земле всего-то и осталось, что название этих жезлов да тех, кто их носит. Потом Справедливость вернулась на землю в образе Христа, но люди осудили ее на смерть, ибо у многих жезл правосудия отнимает больше, нежели может накрасть вор со всеми своими подобранными ключами, отмычками и лестницами. Обратите внимание, что сделала с человеком алчность. Все части его тела, все его чувства и способности, дарованные ему богом, одни — для того, чтобы жить, а другие — для того, чтобы жить хорошо, она обратила в орудие хищения. Не лишает ли девушку чести страсть ее любовника? Не обкрадывает ли нас, пользуясь своими знаниями, адвокат, криво и превратно толкуя закон? Или актер, отнимающий у нас время с помощью памяти? Чтобы обокрасть нас, любовь пускает в ход глаза, остроумие — речь, силач — руки (ибо не боится того, кто не имеет их одинаковой с ним силы), бретер — правую кисть, музыкант пальцы, цыган и карманник — ногти, или, вернее, когти, астролог — небо. Лекарь выкачивает из нас деньги, пугая смертью, аптекарь — обещая здоровье. В конце концов, каждый крадет, пользуясь какой-либо своей способностью или тела. И лишь один альгуасил крадет всем, что у него есть, ибо выслеживает глазами, преследует ногами, хватает руками и свидетельствует языком. И такая чума эти альгуасилы, что спаси святая римско-католическая церковь и убереги от них и от нас несчастных человеков!
— Удивляюсь, что, говоря о ворах, ты не вспомнил о женщинах, — заметил я, — ибо вор того не унесет мешком, что баба растрясет рукавом, и недаром говорят, что бабьи умы разоряют домы.
— Не говори мне о них, — отозвался бес. — Они надоели нам хуже горькой редьки и извели вконец. Имей мы их поменьше в аду, не так уж плохо бы нам жилось. Многое бы мы дали, чтобы ад овдовел. И поскольку существуют интриги, а они, с тех пор как умерла волшебница Медуза, ничем другим не занимаются, я все боюсь, что сыщется такая, что пожелает с кем-нибудь из нас потягаться и даст ему сотню очков вперед. Впрочем, у этих баб все же есть одна приятная особенность, благодаря которой еще можно иметь с ними дело: они отчаялись, а поэтому ничего от нас не требуют.
— А скажи, каких больше попадает к вам, дурных или пригожих?
— Дурных, — ответил он не задумываясь, — в шесть раз больше. Вы знаете, что достаточно совершить грех, чтобы его возненавидеть, а красивые находят стольких готовых удовлетворить их похоть, что скоро пресыщаются и раскаиваются; безобразные же, не найдя никого, склонного пойти им навстречу, попадают к нам изголодавшиеся и продолжают приставать к мужчинам и тут, движимые тем же желанием насытиться. С тех пор как в ход пошли кареглазые с орлиными носами, ад кишит русыми и румяными, а больше всего старухами, ибо они, упрямо завидуя молоденьким, во множестве издыхают, рыча от бешенства. Намедни забрал я одну семидесятилетнюю, которая питалась ароматной глиной, занималась упражнениями, чтобы оградить себя от запоров, и жаловалась на то, что у нее болят коренные зубы, дабы подумали, что они у нее есть. И, несмотря на то, что виски ее были покрыты саваном седых волос, а лоб изборожден морщинами, она взвизгивала при виде мышей и всячески фуфырилась, думая этим нам угодить. Чтобы помучить ее, мы поместили ее вместе с одним красавчиком, из тех, кто носит белые башмаки и идет в ад на цыпочках, осведомившись, сухо ли там и нет ли грязи.
— Все это я одобряю, — сказал я, — но хотел бы еще знать, много ли в аду бедняков.
— А кто это такие?
— Те, у кого нет ничего, чем владеют люди.
— Не болтай ерунды, — воскликнул дьявол, — ведь если людей губит мирское, а у этих ничего нет, как могут они быть осуждены? В книгах у нас ни один не значится, и не удивляйся этому: поскольку ни черта у бедняков не бывает, мы и оставляем их в покое. Впрочем, иной раз вы сами по отношению к ближним хуже чертей оказываетесь. Разве сыщутся где такие исчадия ада, как льстец, как завистник, как ложный друг или человек, способный соблазнить тебя на дурное? Всего этого у бедняка не бывает, ибо ему не льстят, не завидуют, друзей у него нет ни плохих, ни хороших и никто с ним водиться не хочет. Вот такие действительно живут правильно и умирают праведно. Кто из вас способен ценить время и понять, сколько стоит день, зная, что все то, что прошло, стало достоянием смерти, правильно распоряжаться настоящим и предвидеть будущее, как он?