Сны инкуба
Шрифт:
Внезапно задвигались мы все. Движение охранников я заметила, но они опаздывали. Пистолет я уже почти выхватила из кобуры, но Примо бросился вперёд сразу, как ощутил сопротивление Натэниела. Я была ближе всех, и двигалась быстрее, чем сама ожидала — я не привыкла быть быстрее обычного человека. Тянулась я к руке Натэниела, но оказалась слишком близко к лицу вампира.
Примо всадил клыки мне в запястье, и я знала, что отдёргивать руку в таких случаях не надо — я бы только разорвала её. Выхватив пистолет, я заорала. И орала, пока он пил мою кровь. Орала, приставив пистолет к его голове.
Палец уже начал нажимать
Тёмная ночь, и знатная дама потребовала, чтобы он явился в её постель, не смывая кровь и пот победы. Он пришёл, и действительность превзошла самые смелые его мечты. Она предложила ему свободу и новый способ питать свою ярость. Новый способ убивать. Он не знал её настоящего имени, она сказала только:
— Я — Дракон, и ты будешь служить мне.
Он стал служить.
Воспоминания резко прервались. Я пошатнулась и долгий миг заставляла себя не нажать на спуск. Целый миг, чтобы поднять ствол вверх и вспомнить, как дышать, как двигаться.
Примо ещё прижимался ртом к моей руке, но теперь раны его заживали на ходу, а глаза видели. Знанием Жан-Клода я знала, что Примо может залечить на себе почти любые раны малой дозой особой крови. Он искал ликантропа, и потому напал на Натэниела, но моя кровь тоже сработала. Теперь я понимала, зачем он нужен Жан-Клоду. Потрясающей мощи солдат, если уметь держать его в руках.
Спокойствие у меня в разуме принадлежало не мне.
Примо выпустил мою руку, глаза его закатились от ужаса.
— Кто ты?
— Да, Примо, кто я? — Я потянулась к нему раненой им рукой. Хотела потрогать его лицо, но он сжался, будто ожидая удара. — Скажи-ка, Примо, кто я?
Огромное тело припало передо мной к полу в позе подчинения. Он унижался передо мной, и я вспомнила, как много лет назад он так же принижал себя перед той, кто его создала.
— Мастер, — прошептал он, будто чужая сила исторгла у него это слово. Ненавистна ему была мысль, что никогда он не будет сам себе мастером. С тех пор, как он принял от неё тот кровавый поцелуй, он думал, что когда-нибудь править станет он, и теперь знал, что ошибся. — Ты — мой мастер.
В тот момент, когда он отведал моей крови, между нами возникла связь, не имеющая ничего общего с сексом, любовью или дружбой. Это было владение, столь полное, как ни одно другое. Примо просто принадлежал мне — нет, нам.
Метки между мною и Жан-Клодом были открыты полностью, когда Примо на меня напал. Когда он стал пить мою кровь, он не просто узнал её вкус. Кровь от крови моей— больше, чем красивая фраза. Это на самом деле. И я поняла, что при открытых метках принести обет на крови одному из нас — значит принести его двоим. Я могу повелевать мёртвыми, а Жан-Клод обладает властью над любым вампиром, что принёс ему обет на крови, или любым, которого он создал. Примо был сокрушён двойным ударом, поскольку в тот момент моя кровь была кровью Жан-Клода, а его кровь — моей. Мелькнула мысль, что это может значить для не желающего участвовать Ричарда, но эта мысль тут же пропала. Хватает своих проблем, чтобы ещё в проблемах Ричарда копаться.
Я глядела на великана сверху вниз и знала, что Жан-Клод теперь в нем до конца уверен. Уверен, что клятва Примо нам обоим его удержит. Дело было не в чтении мыслей — я просто знала, что Жан-Клод более насчёт Примо не волнуется. Он в нем уверен. А я вот не была уверена.
Я повернулась к Жан-Клоду, попытаться убедить его, что Примо ещё может быть очень и очень опасен, но уже то, что я повернулась, говорило, что и я в нем уверена. А это не так. Он — воплощение гнева в огромном мускулистом теле. И это опасно. И всегда будет опасно.
Наверное, я бы повернулась обратно к Примо, но вдруг оказалось, что я гляжу на Жан-Клода, и мир исчез. Остался только Жан-Клод, в бархатном камзоле с серебряными пуговицами, с высоким стоячим воротником, обрамлявшим выпуклость шейного платка. Серебряная булавка с сапфиром скрепляла белоснежный платок у горла. Камзол облегал широкие плечи, подчёркивал узость талии, и взгляд переходил на чёрные кожаные штаны, которые выглядели так, будто не он натянул их, а их вокруг него сплели. Сапоги до колена, такого же тёмного бархата, что и камзол. Я стояла, зачарованная, и я это знала, и не могла не смотреть, но лицо я оставила напоследок, потому что знала: стоит мне на него взглянуть, и остатки самообладания покинут меня, я пропаду на самом деле.
Изящная рука протянулась к моему склонённому лицу — кисть, окружённая разливом белого кружева. Он слегка тронул меня за подбородок, едва-едва, и стал приподнимать его. Очень нежное прикосновение — я могла воспротивиться, помешать ему, но я этого не сделала. Почти вся сила воли ушла на то, чтобы не взглянуть ему в лицо сразу.
Чёрные локоны сливались с бархатом, и трудно было различить, где кончается ткань, и где начинаются волосы. Огромные прекрасные глаза, темнее, чем сапфир на горле. Глаза такие тёмные, какими только могут быть синие глаза, не содержащие ни мазочка чёрного. Бледное совершенство лица — как почти законченная картина маслом. Жан-Клод был бледен, и пальцы возле моего лица — ледяные. Как будто скульптура, ожидающая, чтобы кто-то в неё вдохнул жизнь, и только тёмный блеск глаз выдавал его. Вся жизнь мира уже была в этих глазах.
И голос его был низок и тих, как скользящий по коже мех.
— Ma petite, впусти меня. Впусти. Не оставляй на холоде.
Я открыла рот сказать «конечно» и закрыла его. Когда-то, когда мы были связаны куда меньше, чем сейчас, он брал у меня энергию, не отворяя кровь. Это было, когда в город завалились страшные чужие вампиры, и мы не могли перед ними показать слабость. А если бы они выяснили, что слуга Мастера Города не позволяет ему брать у себя кровь, они бы сочли это очень большой слабостью.
Ему нужно было подпитаться, отчаянно нужно было.
— А в чем дело? — Я обрела голос, хриплый, совсем не такой бархатный, как у него. — Отчего ты столько потерял энергии?
— Я сделал все, что можно было сделать издали, чтобы облегчить тебе жизнь.
Я подняла руку, дотронулась до его щеки:
— Ты себя опустошил ради меня.
— Ради твоего душевного спокойствия, — прошептал он, и его голос прокатился у меня по позвоночнику капелькой воды, щекочущей все ниже и ниже.
— Тебе нужно есть, — сказала я.