Сны над Танаисом
Шрифт:
Покойный ток степной белизны уже не утешал душу Гестаса. Она успевала дрогнуть и похолодеть едва ли не при каждом скачке коня - вот-вот взметнутся навстречу из полыни пепельные всадники.
Меж тем луна, облекаясь в оранжевое, закатывалась все ниже. Степь меркла, а небосвод, напротив, светлел, словно впитывая в себя сияние степи: и когда течение белизны иссякло, а по правую руку широкой лентой потянулась слюдяная гладь Меотиды, тревожный трепет души стал понемногу униматься. Прошло еще немного времени, и Гестас различил вдали короткий контур стен Белой Цитадели.
Варварский
К воротам Цитадели Гестас подъехал уже с легким сердцем.
Младший часовой, выйдя навстречу из привратной дверцы, узнал его:
– Привет тебе, Гестас, сын славного Мириппа.
– Привет тебе, - обрадовался Гестас, заговаривая с живым человеком.
– Но имени твоего не помню.
– Амфиарай, сын Пелла.
– Привет раннему ездоку!
– донеслось сверху: старший, Гермипп, подняв руку, здоровался с Гестасом со стены.
– С какими вестями? Что в Городе?
– Привет хранителю покоя, - не переходя на фамильярный тон, по-воински строго ответил Гестас.
– С приказом великого пресбевта диадоху.
Гермипп переменился в лице и сразу подтянулся.
– Будет доложено немедля, - поспешно отчеканил он.
– Амфиарай, проводи. Не мешкай.
Правая створка ворот подалась внутрь, и младший часовой, взяв коня под уздцы, ввел его в Цитадель.
Гестас надеялся увидеть брата, и ему сразу повезло: Атеней уже поднялся и на площадке перед конюшней готовил очередной развод дорожных стражей.
Брат на радостях кинулся было к Гестасу, но он, приветствуя Атенея издали, глазами дал понять, что оказался здесь по важному делу, а потому встречу и объятия придется отложить. Брат понимающе кивнул и вернулся к бенефициариям.
Гестас вошел в опочивальню диадоха. Феспид, сын Эрзия, сидел посредине своего ложа на измятом покрывале и, шевеля бровями, с трудом просыпался.
Он, вероятно, был ровесником пресбевта. Густая седина и отечность лица сильно старили его. Уже никто толком не помнил, за какие прегрешения его когда-то тихо лишили звания лохага и направили в Цитадель, в "почетную ссылку". Много времени утекло и с тех пор, как его оправдали, но из стыда или по иной причине в Город он уже не вернулся. Он был хмур и недобр, а к тому же не терпел все римские нововведения в войске. Зная об этом, Гестас обошелся без римского приветствия и лишь пожелал доброго дня.
Отложив ксюмбаллон на стол, Феспид словно через силу зевнул и качнул головой:
– Ранние новости? Какие же?
– Срочный секретный приказ великого пресбевта, - не громко, но отрывисто - с целью всерьез растревожить диадоха - сказал Гестас, снимая пояс.
Феспид поднял руку, как бы останавливая все дальнейшие объяснения и действия Гестаса:
– Об этом я уже наслышан, - не меняя медлительного, сонного тона, произнес он.
– Однако дай мне прийти в себя. Я трудно просыпаюсь, особенно на исходе лунных ночей. Несколько мгновений не погубят самой великой срочности великого пресбевта. Ведь так?
Гестас едва не вспылил - всю ночь гнать коня, моля богов о легком и удачном пути, едва уйти от погони, а теперь терять драгоценное время, слушая нелепую, сонную болтовню, - он чуть не ответил резкостью, но сдержал себя, вспомнив о своих тайных обязанностях.
– Твой конь мог в пути оступиться и помедлить немного. В том нет ни моей, ни твоей вины.
– Феспид тяжело поднялся и, размяв шею, видно, затекшую во сне, двинулся к окну.
– За это вымышленное, но вполне законное время ты успеешь перевести дух, а я успею приготовить свою голову для ясного понимания приказов.
По пути к окну он прихватил со стола чашку и шумно хлебнул остатки вчерашнего вина. Стряхнув последние капли на пол, он оставил чашку на окне и повел взгляд куда-то в рассветную высоту небес.
– Рано, - вздохнув, заключил он.
– Много же развелось всяких новостей и приказов. С каким ты ко мне?
Он повернулся к Гестасу и сделал шаг навстречу.
Гестас распустил концы тесьмы и протянул пояс Феспиду.
Диадох вновь отступил к свету, неспешным жестом вытянул из пояса пергамент, поднес его к глазам - и, дрогнув, застыл весь, как окаменел.
Гестас затаил дыхание. Он ожидал и удивление, и растерянность, и гнев, но такое потрясение у видавшего виды, хитроумного диадоха тяжело изумило и его самого. И странно: потрясение случилось, едва лишь взор Феспида соприкоснулся с пергаментом - приказ не был прочитан, глаза Феспида не успели побежать по строкам, как уже застыли и округлились. Вот что особенно насторожило Гестаса.
Диадох, между тем, смотрел на приказ, как может смотреть в зеркало человек, проснувшийся поутру и увидевший на его глади отражение не своего, но совершенно чужого лица.
Смутные подозрения и предчувствия завитали в полумраке опочивальни, и Гестас невольно напрягся, ожидая новую засаду.
Долго длилась тягостная неподвижность. Наконец Феспид поднял взор над пергаментом, устремив его в сторону гонца пресбевта, и Гестасу показалось, будто диадох смотрит сквозь него, далеко в пустую бездну. Но вот, как бы найдя потерянную опору, взор Феспида остановился на Гестасе и долго, рассеянно трогал его, словно диадох еще не слишком верил в присутствие гонца.
Потом изменилось лицо Феспида: недобрая, бесстрастная улыбка родилась на его губах, и лишь затем весь Феспид ожил и вновь обрел дар речи:
– Я приму надлежащие меры, - сказал он, странно присматриваясь к Гестасу, словно готовясь поймать его на слове.
Пепельная тень скользнула по лицу диадоха, и Гестас невольно тряхнул головой, развеивая пугающее наваждение.
– Однако тебе не стоит показываться у нас кому-либо на глаза, - продолжил Феспид в той же задумчивой нерешительности - Здесь тоже могут сыскаться чужие соглядатаи. Отдохни пока.
– Он замолк, как бы ища подходящее завершение мысли.
– Меня видели и узнали часовые, - сообщил Гестас.
– И всадники утреннего разъезда меня тоже заметили, их отправлял мой брат.