Сны сирен
Шрифт:
Лоскут допил пиво, встал и ушел не прощаясь. Я остался сидеть в баре. На здоровенных плазмах, развешанных по стенам, крутили футбол. Команда в синем забила гол. Лысый футболист, автор забитого мяча, бежал по полю и орал. Ему радостно вторили трибуны и другие футболисты в синем. Люди, сидевшие вокруг меня, одобрительно гудели. Я посмотрел по сторонам, и мне показалось, что все вокруг какое-то ненастоящее, будто разыгранное по нотам, будто все окружающее – некая пьеса. И актеры в ней, кстати, играют так себе. Видно, что уже не в первый раз гоняют этот спектакль, а все равно без фальши не получается. И у футболиста, и у моих подвыпивших соседей по бару. А кто тут я, какая роль у меня? Не для меня же разыгрывается весь этот спектакль. А значит, есть кто-то куда более важный, кому необходимо продолжать пудрить мозги и снова и снова повторять бесконечный фарс.
Вот такие странные мысли посетили меня. Я заплатил за пиво и пошел домой.
XI. ПРИЗРАКИ МЕТРО
А потом я увидел призрака.
Я стоял прижатый к стенке. Между толстой бабкой с огромными холщовыми сумками и мужиком в искусственной дубленке, источавшим отборный пятидесятирублевый перегар. А ОН сидел подле. Расслабленный и спокойный. Я сначала подумал, что – спит. Но что-то привлекло мое внимание, я пригляделся и почти сразу понял, что это не сон вовсе. Протолкнулся к нему поближе и толкнул в плечо. Никакой реакции. Я вытянул руку и коснулся его запястья. Почувствовал шершавый холод. Это был мужчина лет сорока пяти. Прилично одетый. Не пьяница и не бомж. Просто стало плохо с сердцем. И он умер. Умереть на кольцевой в час пик, что может быть хуже? Сколько кругов он уже намотал? Судя по тому, что успел остыть, немало. И я наверняка не первый, кто обнаружил, что он мертв. Я без труда разглядел, что портфель, лежащий у него на коленях, был открыт, и в нем наверняка уже отсутствовал бумажник. Возможно, он умер не сразу. Возможно, сначала ему просто стало плохо. Его еще можно было спасти. Но кто выделит одного человека из плотной толпы? Хочешь найти самое одинокое место на земле – заходи в метро в час пик. Чем больше людей, тем сильнее на тебя будет давить одиночество. Оно будет буквально рвать твой мозг. Потому что ты попадешь под перекрестный огонь тысяч одиночеств. Вперемешку с ненавистью и холодным безразличием оно станет душить тебя, разрушать твое сердце, и тебе безумно захочется поскорее добраться до дома, прижать к груди кого-то родного и доброго и услышать: «Ну что ты?! Все хорошо». Сад Сирен – детские прогулки. Хочешь сойти с ума – присядь на скамеечку рядом с таким вот трупом и прокатись кругов пять по кольцевой. И ты все поймешь про жизнь. Ты все узнаешь про людей…
Я так и поступил. Как только освободилось место, я присел рядом с мертвецом. Стараясь не шевелиться, стал думать, куда же мы так едем. «Как вы думаете?» – спросил я шепотом у трупа. И тут же сам тихо ответил за него: «В никуда. Это же кольцевая».
Так я проехал три станции. Мне показалось, еще несколько человек заметили, что с моим соседом не все в порядке, но предпочли отвернуться или просто сойти на ближайшей станции. Почему я ничего не предпринимал? Почему я сидел рядом с трупом и продолжал катиться по кольцевой, хотя давно уже проехал нужную мне станцию? Не знаю. Не знаю. Когда-то я думал, что сам могу умереть вот так, возвращаясь с ночной тусовки. Рассказывали, что так бывает. Долбаные рейверы по утрам постоянно ездили с вечеринок в темных очках. Бывало, сердце не выдерживало трех-четырех дневных загулов, и – бац! – почти такой же призрак катит по кольцевой. Бывало, ездили целый день, и труп выносили из метро лишь под вечер, причем из одежды на нем к тому времени оставалось лишь нижнее белье. Я возвращался с очередной вечеринки. Мне было двадцать два. Я вспоминал все эти истории и страшно боялся такой смерти. Я очень надеялся, что сам так не умру и что никогда не увижу того, кто погиб, задохнувшись в самом страшном и самом густом в мире одиночестве.
Вагон качнуло, и труп повалился на меня. Я напрягся и усадил его обратно. Я с трудом посадил его ровно. Мужчина был не из легких. Тучный и мягкий как кисель. С носа у него сползли очки в металлической тонкой оправе. Какая-то женщина, глядя на мертвеца, поморщилась. Не знаю, решила ли она, что мой сосед пьян, или все поняла, и от этого ей сделалось противно. Не знаю… Мы почему-то всегда ждем худшего. Мы так привыкли к дерьму. Так привыкли к тому, что вокруг нас одно дерьмо, что и сами стали такими же бесформенными и вонючими… Как бы это ни было ужасно. И я такой же наверняка. Сижу тут и не решаюсь встать и сказать: «Люди, тут мужчина умер!» Я тупо сижу и жду, когда кто-то это сделает за меня. А я бы просто мог нажать кнопку связи с машинистом. Это же несложно. Но нет. И это гораздо хуже, чем их безразличие. Они же успокаивают себя мыслью, что мужик просто напился. А я же знаю правду – и все равно ничего не предпринимаю. Я заглянул мертвецу в лицо.
– Ну что, дружище, наверняка ты и представить себе не мог, что закончишь жизнь вот так. Но такова судьба… – сказал я ему и встал.
Я начал быстро проталкиваться к двери. Краем глаза заметил, как кто-то тут же занял мое место, и покойник опять завалился, на этот раз на нового соседа. Тот брезгливо усадил его обратно, неловко улыбаясь окружающим. Двери распахнулись, и людской поток вынес меня на платформу. Метрах в пятнадцати от меня стояла женщина-дежурный. Я побежал к ней. Двери вагона закрылись, и поезд тронулся.
– Женщина, там, вот в этом поезде, в третьем вагоне, мужчина… умер. Видимо, давно уже. Передайте по рации.
– Вы уверены, что он мертв, а не спит или не пьян?
– Да. Я потрогал его руку. Абсолютно холодная, и он не дышит… Пусть его снимут. Он же не может кататься вечно.
– Хорошо. Я передам. На следующей станции проверят.
– Спасибо… – буркнул я и перешел на другую сторону платформы. Мне надо было ехать обратно.
Поезда почему-то не было очень долго. Прибывший же на соседнюю платформу стоял. Так продолжалось минут десять. Народу скопилось немыслимое количество. И тут, когда все уже начали нервно галдеть, подошел-таки мой состав, и я шмыгнул внутрь. Когда двери закрылись и вагон тронулся, мне показалось – возможно лишь показалось, – что по платформе в сторону эскалаторов идет тот самый мужчина. Конечно, бред полный, но почему-то у меня кольнуло в груди, и я понял, что это именно он. Он шел тяжело, вразвалочку, в сторону выхода. И тут у меня стало очень легко на душе. Я понял, что его сняли с поезда и он все-таки пошел домой, что он не останется здесь навсегда. Вагон нырнул в темноту, а я смотрел на свое отражение в дверном стекле и улыбался. Не знаю почему. Возможно, потому, что в этот день я снял какое-то заклятие…
XII. ПОЙМАТЬ ВОЛНУ
У всех в голове свои тараканы. Свои мечты, свои страхи. Но во многом мы схожи. Особенно понимаешь это, оказавшись на другом конце света, в ночном клубе, где-нибудь в Токио или на пляже острова Самуи. Оглядевшись, ты увидишь все тех же людей, с теми же желаниями и комплексами, что видел неделю назад в Москве. При всем многообразии мира есть нечто, делающее нас всех удивительно похожими друг на друга. Пару лет назад, когда мы с тобой были в Токио, в совершенно другом мире, который, казалось, должен был сломать мое представление о гармоничной и целостной современной цивилизации, я был потрясен, придя в клуб «Феерия» – самый красивый и пафосный на тот момент токийский клуб. Вокруг стояли точно такие же люди, что окружали меня какое-то время назад в «Дягилеве» или SOHO. Не в буквальном смысле, я не говорю о физическом сходстве. Я говорю об ощущениях, о невероятно близких типажах. Юные девицы, пришедшие в клуб ради быстрых и беззаботных отношений с молодыми и богатыми парнями, способными сделать эти отношения вкусными и яркими; экспаты-охот-ники, топ-менеджеры, приглашенные в страну на бешеные оклады, ищущие себе очередную жертву на ночь; профессиональные охотницы, к которым просто так не подъедешь, они знают про тебя все, потому что уже достаточное количество раз были обмануты, а потому предпочитают обманывать сами, не дожидаясь подобного финала для себя; бандиты разной масти и разной степени криминальности и те, кто хочет казаться бандитами – одевается как они, примеряет на себе тяжелый взгляд и зажатость в плечах… но по пальцам их рук видно, что они просто насмотрелись фильмов с Аль Пачино; серьезные бизнесмены, которые поглядывают на все из своих лож, им тоже нужна жертва на ночь, но они так боятся профессиональных охотниц, что пьют безалкогольные напитки в нерешительности… можно продолжать до бесконечности. Одни и те же типажи. Одни и те же страхи. Даже внешне… Уж не знаю, почему все так… Помню, я стоял у барной стойки в «Феерии» и думал о нас, глядя на худенькую японку – твой азиатский прототип. На ее движения, очень похожие на твои, на ее улыбку. И мне показалось, что если я подойду к ней и заговорю о ее любимой музыке или любимых фильмах, то легко угадаю, что ей нравится Radiohead, а любимый режиссер у нее Дэвид Линч. В общем, вы понимаете, о чем я.
Когда на следующий день мне позвонил Лоскут и сказал, что сегодня ночью я буду тренироваться самостоятельно и что я должен выбрать один из двенадцати способов тренировки, я ощутил нечто вроде дежавю. И спросил:
– Что еще за двенадцать типов тренировки?
– Ну… все очень просто. Существует двенадцать типов людей. И каждый человек, в зависимости от своего типа, выберет наиболее приемлемый для него способ тренировать сознание во сне.
– И что это за способы?
– Давай сделаем так. Ты сейчас представишь себе некий процесс, который наверняка доставлял бы тебе удовольствие, но был бы связан и с определенными трудностями. Или, если захочешь, с опасностью. Процесс, в котором тебе будет важен сам процесс, потому что контроль над ним и есть ключ к контролю над сновидениями. Ты сам его придумаешь, а потом откроешь мое письмо, которое я тебе послал. И наверняка найдешь свой процесс в списке тех двенадцати, что я предложил на выбор. Так ты убедишься в существовании «12-ти типов».
– Почему именно двенадцать?
– Ну… это же не я придумал. Сам посуди. Двенадцать месяцев, двенадцать знаков зодиака… помнишь, апостолов было двенадцать. Каждый представлял собой один из основных типов людей.
– Но ведь был и Иуда? Тринадцатый апостол, выходит.
– Иуда был выдумкой. Иначе люди, принадлежащие к этому типу, вечно были бы гонимые. Иуда – это собирательный образ, он представляет собой все страхи и комплексы остальных двенадцати типов.
– Ну ты даешь… И что, всего двенадцать?