Сны замедленного действия
Шрифт:
Если жизни и здоровью Скобаря действительно угрожает неведомый недуг, то держать его в камере означает грубо нарушить права человека, за что впоследствии можно прилично схлопотать по шее от вышестоящего начальства. Специализированные медицинские учреждения в городе отсутствуют, а имеются лишь в исправительно-трудовой колонии строгого режима в пятидесяти километрах от Мапряльска. Но класть Скобаря в тюремную больницу никто не имеет права, пока он состоит под следствием, пусть даже и в качестве подозреваемого. Если же речь идет о симуляции, предпринятой с целью попытки побега из КПЗ, то помещать
Таким образом, в больницу Нагорнов прибыл для того, чтобы, по его выражению, «прощупать почву» и посоветоваться со специалистами, насколько Спячка серьезна и когда она может закончиться…
Выслушав эту историю, я не вижу другого выхода, кроме как посвятить капитана в кое-какие подробности, связанные со Спящими. Нагорнов озадаченно чешет затылок и изрыгает массу проклятий – как ни странно, вполне литературных.
А я с тайным злорадством сообщаю:
– Между прочим, чтобы человек, оказавшийся в затяжной коме, мог выжить, его надо кормить, за ним нужен уход, как за обычным лежачим больным… ну, вы сами понимаете, Евгений: пролежни, отправление естественных надобностей, массаж и прочее и прочее… Сможете вы все это обеспечить вашему Скобарю в камере?
Наверное, в этот момент перед мысленным взором моего спутника живо предстает картина, как сержант Ковальский на пару со старшиной Махачкалиным массажируют спящего арестанта, потому что он лишь судорожно усмехается.
– А там пусть ваше начальство само решает, – невозмутимо добавляю я.
– Да-да, конечно, – опустив голову, бормочет капитан, и мы входим в коридор реанимационного отделения, чем-то смахивающий на подземный тир. Во всяком случае, несмотря на яркое солнце снаружи, здесь естественное освещение отсутствует, и лишь бактерицидные лампы мертвенно-белым светом заливают бетонный коридор, по которому, наверное, и доставляют на тележках вновь прибывших пациентов.
Возле входа в операционный отсек в виде распашных двустворчатых дверей из матового стекла, где за столиком сбоку восседает пышногрудая дежурная, имеется пара скамеек для посетителей, и на одной из них, положив ногу на ногу, сидит в напряженной позе человек лет сорока в пыльном джинсовом костюме. Рядом с ним на скамье торчит довольно пухлая дорожная сумка.
Мы с Нагорновым подходим к дежурной, и я предъявляю ей больничный пропуск, а Нагорнов – служебное удостоверение.
– Мы – к Круглову и Солодкому, – объявляю я. – Где их можно найти?
Пока дежурная объясняет нам дорогу, джинсовый человек вскакивает, как ужаленный змеей, и устремляется к нам.
– Послушайте, – говорит он сердито дежурной, – почему это одним можно проходить к больным, а мне нельзя?.. Что это за люди? И по какому праву меня не пускают к моему родному сыну?
Дежурная пытается что-то объяснить, ссылаясь на распоряжение заведующего, но человек ее не слушает. У меня складывается впечатление, что еще немного – и он попытается силой прорваться внутрь.
– А вы кто такой, гражданин? – спокойно осведомляется Нагорнов. –
Человек достает из внутреннего кармана куртки какие-то документы и сует их чуть ли не в нос моему спутнику.
– Черт знает что тут творится! – рубит он суровым голосом. Такой голос вполне под стать его грубым, словно высеченным топором, чертам обветренного, загорелого лица. – Я только что с поезда, который тащился целую неделю через всю страну, и теперь не могу попасть в свою собственную квартиру! Дверь, понимаешь, опечатана милицией, сын в больнице, сестра – в морге, никто ничего толком не знает и никто ни за что не отвечает, вот в чем вся соль-то!.. Прихожу сюда – а меня и здесь не пускают! «Режим такой», – говорят!.. Хотел бы я знать, кто придумал эти идиотские порядки!..
Нагорнов наконец возвращает человеку зеленоватую книжечку и сообщает мне:
– Что ж, познакомьтесь, Владлен Алексеевич… Это Константин Павлович, отец Олега Круглова. Майор Вооруженных Сил…
– Бывший майор, – поправляет его человек в джинсовом костюме. – Когда от сестры пришла телеграмма, в нашем полку намечались учения с участием высших армейских чиновников, и меня попросту не отпустили. И мне пришлось подать рапорт об увольнении… А там, как всегда, началась волынка с оформлением, документы, медкомиссии, туда-сюда. Вот так и получилось, что я немного опоздал…
Он, не сдержавшись, испускает одно из словечек, явно не предназначенных для женских ушей. Но дежурная невозмутимо делает вид, что ничего не слышала.
– Да ради бога! – заявляет Круглов. – Только сначала я хотел бы увидеть сына!
– Ну что, поможем человеку, Владлен Алексеевич? – хитро щурится Нагорнов.
Пожав плечами, мягко, но непреклонно обращаюсь к дежурной:
– Константин Павлович пройдет в палату вместе с нами.
По опыту знаю, что церберов всех мастей нельзя упрашивать. Им следует только отдавать распоряжения приказным тоном. Это на них действует, как команда «Фу!».
– Но только ненадолго! – слабо протестует женщина.
– Конечно, конечно, – говорю я и делаю своим спутникам приглашающий жест: – Прошу, господа!
* * *
День этот оказывается на удивление длинным. Во всяком случае, мне так кажется…
Потому что до вечера я успеваю сделать многое.
Когда Нагорнов и Круглов-старший покидают больницу (капитан пообещал бывшему майору вскрыть опечатанную квартиру) и я остаюсь один на один со Спящими, то в первую очередь провожу кое-какие аппаратные исследования Солодкого и мальчика. Потом то же самое проделываю с пособником рэкетиров Скобарем, которого доставляют прямо из камеры.
У всех одна и та же клиническая картина: глубокий сон, повышенная активность головного мозга, отсутствие видимых патологий. Спячка, будь она проклята!..
Я не специалист в области медицины, но кое-что перед выездом в Мапряльск успел усвоить.
Поэтому на всякий случай беру у каждого из них анализы. На содержание каких-либо посторонних веществ в крови. На целостность генных структур. На наличие вирусов. И так далее. В Мапряльске наверняка нет такой лаборатории, которая могла бы провести экспертизу по интересующим меня параметрам, но это меня не смущает.