Сны
Шрифт:
Одновременно с четвертым глотком он лениво скосил глаза в иллюминатор – прощай убитая Россия. Сожаления нет абсолютно, нет боли, нет никаких чувств – осталось только непонимание. А что еще можно чувствовать к Стране Торгашей?…
Ну что за время наступило,
Не могу никак понять?
В больших деньгах отныне сила,
Если хуже не сказать.
Все продаются не по разу
Ночью и при свете дня.
И
Фехтования.
Я был героем этих улиц,
Всех созвездий и планет.
Я никогда не соблюдал
Нейтралитет.
И мне ужасно интересно,
У кого скрывалось зло,
Покуда люди не придумали
Добро?
На отсыревших стенах школы
Позабытые гербы,
Рапиры, шпаги, эспадроны,
Стойкий запах тишины.
Замысловатой паутиной
Плетет свои узоры ржа –
В миру уроки позабыли
Фехтования.
Забыли упоенье боя,
Где дышалось так легко,
Где можно было проиграть,
Но сохранить лицо.
Ну а теперь его скрывают
Солнцезащитные очки,
И за тонированной маской
Не видать души.
Одно, увы, я знаю точно,
То есть, знаю наперед.
Сколь там веревочка не вьется,
Час возмездия пробьет.
Пройдут непобедимым маршем
Люциферовы войска,
Когда умрет последний Мастер
Шпаги и Клинка…
Скорей бы уже – он очень часто ловил себя на этой мысли – и пусть все идет… Боже мой, в которого я не верю, неужели это случилось? Неужели я сижу в самолете и улетаю для того, чтобы никогда не вернуться?!… Неужели я сделал это? Пятый глоток застал врасплох – он надсадно закашлялся, с трудом перевел дыхание – и внезапно увидел свое отражение в стекле. Едва угадываемые контуры лица, неимоверная и оттого почти что прозрачная бледность, трехдневная щетина. И почерневшие ввалившиеся глаза, казавшиеся слишком большими, слишком усталыми и до отвращения, до глубины своей, заполненные ненавистью. Глаза солдата, окруженного врагами, понимающего и принимающего близость смерти. Это надо же, без тени удивления и невзначай заметил он, до какой же степени одиночества и разочарования надо было дойти?… Просто нечего больше терять, усмехнулся он, глядя на исчезающие земные огоньки.
Одновременно с шестым и последним пока глотком, он заметил, что пассажирское братство скооперировалось в первых рядах салона – южноамериканцы подсели к дублю коммерсанток с охранником, и вечеринка планомерно перетекла в активную стадию. Да и бог с ней, он вновь наполнил фужер, мне просто хочется напиться, напиться до той самой недостижимой пока грани, на остром лезвии которой неощутима пустота и сотни лет, что были до меня, будут после меня, и которые я уже прожил. Нет, поправил он себя, мне много больше, я уже счет потерял. Я столько умирал, а затем с неимоверным трудом возвращался к жизни, каждый раз давая себе клятву о невозможности последующего воскрешения, что даже сам процесс смерти уже надоел до безобразия…
________________________________________________
Часов через пять лететь стало тяжело – кресло просто впилось в поясницу, хотя и выпито немало коньяка – почти что три четверти флакона, что-то темп быстрый, глядишь, встречу с Атлантикой нечем отпраздновать будет.
– Excuse me… – он было попытался найти золотую середину между не совсем корректным «women» и несколько вульгарным «girl», махнул рукой и продолжил: – …miss.
– Yes, sir?
– Where Atlantic Ocean?
– Below, sir, – улыбнулась она, стрельнув глазами в сторону иллюминатора.
Он наполнил фужер, кивнул сначала ей, затем темноте за стеклом, после чего двумя глотками добил коньяк, резюмировав на выдохе:
– А теперь на абордаж. Пленных не брать.
– Excuse me?
Проигнорировав заданный вопрос, он прислонился лбом к прохладному пластику и попытался проникнуть взглядом сквозь ночные облака, ведь внизу океан, черт возьми, самый что ни на есть настоящий – волны, ветер, жизнь, смерть – все в бесконечном кружении небесно-голубой воды. Ему вдруг безумно захотелось оказаться в этом водовороте, позабыв обо всем, потеряв представление о том, где низ, а где верх – просто скользить в абсолютной тишине, наблюдая за тем, как меняют цвет солнечные лучи – от ярко желтого до прозрачно-зеленого, постепенно истончаясь все больше и больше, и вот уже пронзительная чернота подхватывает сначала под руки, затем мягко обволакивает все тело – Солнца больше нет, оно растворилось в спокойном дыхании океана, осталось только неясное сияние, вот и его нет, а он все опускается…а может, поднимается – это уже не важно, ведь жить сначала не получится, а значит какая теперь разница, конец-то один, подумал он, с трудом выныривая в салоне самолета.
– Excuse me, sir? – озадаченная стюардесса слегка прикоснулась к его плечу.
– Все в порядке, – он слабо улыбнулся. – O'key.
– Принесите славному капитану Бладу рому, – рядом с его креслом остановилась одна из коммерсанток, с любопытством взирая на него сверху вниз.
– Для игр в пиратов есть Диснейленд, – вежливо ответил он, слегка потянувшись. – Впрочем, вы для этого слишком молоды. Это, во-первых. Я не капитан Блад. Это, во-вторых. Cognac, please. Это, в-третьих.
– Two cognac, – она присела в соседнее кресло и взмахом руки отпустила стюардессу. – Ничего что я без приглашения?
– Коли хозяин невежа, так гость сам сядет, – развел он руками. – Вот только стоит ли тратить время?
– Как раз времени-то у нас с вами много! – рассмеялась попутчица. – Тем более, что вы мне интересны.
– В качестве кого? – он взял с подноса фужер и неторопливо выпил содержимое мелкими глотками. – No wineglass. Bottle, lemon and sugar.
– Да-а-а… – она задумчиво провела пальцем по кромке своего бокала. – Правил приличия мы не изучали…
– Говорите за себя, – с иронией посоветовал он. – Лично меня всегда учили, что человек должен две вещи делать в одиночестве – напиваться и умирать. Впрочем, если вас не пугает зрелище моей полной деградации, то бога ради – вы мне не мешаете, потому как моего одиночества не нарушаете.