Со мной летела бомба
Шрифт:
Я был уволен приказом начальника ГУВД из органов внутренних дел за грубое и систематическое нарушение дисциплины. Подтверждением оного были многочисленные рапорты Обрезанова и Торопова. В них говорилось, что капитан полиции Загорский, ведомый себялюбием и гордыней, презрел интересы службы, вел себя в коллективе презрительно по отношению к коллегам, допускал многочисленные опоздания на службу, употреблял спиртные напитки как на службе, так и в быту. Одного этого уже было достаточно, но мне подмотали все, что только можно. Максим в паре с Тороповым, аки Ильф с Петровым, распинали
Обрезанова на экзекуции не было, он почему-то заболел. Но был Торопов, и рот ему заткнуть никто даже не пытался.
Меня терзали еще около получаса, вспоминая материалы пятилетней давности, «непонятные встречи с криминальными лицами» (это опера-то этими вопросами мучить, которому законом установлены встречи с криминалитетом!), и даже поставили в вину неумение создать собственную семью. Я решил дотерпеть до конца. И дождался. Из угла кабинета раздался робкий голос начальника следственного отдела:
— Может, предоставим человеку уволиться по собственному желанию? Зачем жизнь ломать?
Буря возмущения, раздуваемая замом по воспитательной работе:
— Чтобы дать ему возможность в последующем восстановиться в полиции? Я полагаю, что это тот случай, когда нам нужно проявить принципиальность. Нам такие деятели, как Загорский, не нужны. Мы от них избавлялись и будем избавляться.
Я не выдержал и расхохотался.
Я смеялся так, как не смеялся уже, наверное, лет десять. Я захлебывался от хохота, как малыш, глядя на Тома и Джерри. Что это было? Нервы? Облегчение от того, что я свободный человек и эти отвратительные рожи я не увижу уже никогда? Не знаю.
Был объявлен «приговор», я расписался в ознакомлении с ним, положил на зеленое сукно стола удостоверение и вышел на улицу. Уже на крыльце я почувствовал, что задыхаюсь…
Рванув воротник, я оперся на перила. Сейчас все пройдет. Нужно только постоять и отдышаться.
Вместе с облегчением пришла тоска. Сейчас хотелось только одного. Приехать в свою квартиру на улице Свободы, расставить вокруг себя несколько бутылок водки и пить, пить, пить… До тех пор, пока не придет прозрение и успокоение.
У крыльца меня встречали человек семь или восемь. А может, и десять. Или даже двадцать. Их лица мелькали передо мной, меняясь, сыпались вопросы, не требующие ответа… Я видел лишь Ваньку и Верховцева. Я улыбался, и они не могли понять почему. Для них и, как им казалось, для меня случилось страшное. А я улыбаюсь…
Мне оставалось лишь забрать свои вещи из кабинета. Больше меня ничто не связывало с прошлым. Меня ждет любимая мною женщина. Моя жизнь только начинается. Вывернув ящики стола, я выбрасывал записки, адреса, блокноты. Я рвал все в мелкие клочья и опускал в урну.
В сейфе мне попался на глаза компромат на Бигуна. Я замер с ним в руках. Нет… Пока Лешка в клинике, бумаги будут со мной. Остальные дела я передал Верховцеву, личные дела агентов пусть лежат. Там все равно указаны фуфловые имена, фамилии и адреса. Грамотный опер никогда не станет светить свой штат. Даже перед начальством.
Проводив из Настиной квартиры всех, кто пришел со мной попрощаться, я почувствовал, насколько одинок. Едва захлопнулась дверь за последним, мною овладела горечь от только что утраченного прошлого. Утраченного навсегда. Завтра Новый год, и это угнетало больше всего. Новый год — семейный праздник. Все, кто был сегодня, встретят его со своими близкими. Даже Бурлак, извинившись, сказал, что не сможет ко мне прийти.
Жизнь идет своим чередом, и если из нее кто-то выпадает, то это очень малозначимо для самой Жизни. Не стоит преувеличивать значение для окружающих своей персоны. Жизнь — штука жестокая и беспощадная. Она карает всех, в меньшей или большей степени.
На этом, собственно, и кончается эта история.
Юнг, Табанцев и их люди, я уверен, скоро ответят за все, что совершили. Не могут не ответить, потому что нет ничего дороже человеческой жизни и отношения к ней. И речь не идет о своей жизни. Чужая или собственная, она одна у каждого. И никто не вправе забирать то, что ему не принадлежит. В этом я видел свою работу, в это же свято верю и сейчас.
А девушка… Она обыграла меня. Ольга оказалась умнее, чем я думал. Я наказан за гордыню, поэтому и проиграл овертайм. Упустил шанс, которым мог воспользоваться. Но она приговорила сама себя. Ничто и никогда не проходит для человека безнаказанно. Она обязательно проявит себя потом, и если я не смог ее найти, то это обязательно сделает другой, более удачливый сыщик, опер по призванию, опер от бога. Может, это будет Ваня Бурлак? Очень может быть. Коренева воскреснет в другом месте, я в этом не сомневаюсь. Сколько ни крась свинец позолотой, она обязательно отшелушится.
ГЛАВА 32
Я была потрясена.
Сжимая в руке диктофон, я совершенно выключилась из реальности. Сергей смотрел на меня, и по его покрасневшим глазам было легко понять, как тяжело дался ему этот многочасовой рассказ. Он сумел затянуть меня в него, заставил чувствовать себя участником событий — все это время я словно была рядом с ним. Самолет уже медленно выруливал к стоянке. И снижение, и посадка прошли мимо моего внимания. Если бы не диктофон в руке, если бы не Сергей, сидящий рядом, я бы подумала, что меня, как в фантастическом фильме, на все время полета ввели в сомнамбулический сон.
Теперь, когда история закончена, мне не хватало ответов на два вопроса.
— Сергей, что стало с Лешей?
— С Лешкой? — парень потер рукой проступившую за время полета щетину. — Слава богу, мой друг выжил. Но сразу после этого случая уволился из органов. Мне не в чем упрекнуть его.
— Он сказал, кто на него напал в той квартире?
— Он не сказал, — грустно улыбнулся Сергей. — Когда он пришел в себя, он не мог говорить. Поэтому написал. Моей ручкой на своей медицинской карте, едва успев открыть глаза. Одно слово: «Коренева».