Со стыда провалиться
Шрифт:
Прошло двадцать лет. До сих пор не представляю, как мама и бабушка отнеслись бы к моей профессии писателя. В конце концов, наверное, это и к лучшему. Я и сама не знаю, как относиться к своему ремеслу. Знаю лишь, что легче всего мне работается в одиночестве и что когда я заставляю себя появиться «при всем народе», то воспринимаю все гораздо болезненнее. Так было с самого начала, с первого интервью на радио — я ждала вопросов о недавно законченной книге, а вместо этого до безумия жизнерадостная репортерша спросила меня, как я собираюсь отметить Национальную неделю здоровья ног. В самом деле, словно я — и не я вовсе.
В Лидсе, стоя с книгой в руке, я была представлена как «молодая, подающая надежды комедийная актриса с родины Билли Коннолли» [3] . В Хэйуорте меня заклеймили как организатора «слета»
3
Коннолли Билл (Уильям) (р. 1942) — британский актер.
Помню, мне сняли номер в модной, с претензиями на высший класс гостинице, в которой все лампы горели отвратительным слепящим зеленым светом, так что у меня сразу же разболелась голова; зато в другой раз я оказалась в полутемном клоповнике, где обои клочьями свисали со стен, в плинтусах зияли такие огромные дыры, что их вряд ли могли прогрызть даже скотч-терьеры, где замки не запирались, телефон был оборван, а сам отель в любую секунду грозил превратиться в публичный дом. Меня даже как-то спросили, не возражаю ли я, если мне не заплатят.
Тем не менее лишь раз, в Эдинбурге, ситуация почти достигла критической точки. Читая перед публикой отрывок из своего романа, я сделала намеренную и, как мне казалось, драматическую паузу. И на пике этой звенящей тишины тип в первом ряду (по крайней мере я решила, что это был тип из первого ряда) выпустил газы из кишечника с таким пушечным треском, какого я доселе не слыхала. Может, во мне зазвучал голос крови, а может, свою роль сыграла поэтика сходных обстоятельств. Как бы то ни было, за крохотную долю секунды я как нельзя лучше поняла мою давно почившую бабушку Макбрайд. В некотором роде на карту было поставлено чувство собственного достоинства: еще немного, и с моих губ сорвались бы слова старой леди. В ту же долю секунды, однако, я подумала о своем десятилетнем сыне, сидящем на заднем ряду. Внезапное воспоминание о стыде, который моя мать испытывала на протяжении сорока пяти лет, решило дело: иного и не оставалось. Я изобразила трансцендентальную глухоту, расфокусировала взгляд и, если не вдохновенно, то, во всяком случае, решительно, с новыми силами, продолжила чтение.
Такт, знаете ли. К этому стоит стремиться.
Думаю, мама бы мной гордилась.
Руперт Томсон
…В палату его души
Всякий писатель, даже самый скромный, обладает непомерным тщеславием, заточенным, словно буйнопомешанный, в обитую войлоком палату его души.
Зимой 1992/93 года мы с моей подругой Кейт перебрались в Ла-Казеллу, уединенную ферму примерно в сорока милях к юго-востоку от Сиены. Это было чудесное место для творчества, и мною владело какое-то смутное нетерпение — я всегда испытываю это чувство, когда приходит пора начинать работу над новым романом. Покинув Лондон, я облегченно вздохнул: отчасти потому, что не хотел провести в нем еще одну угрюмую английскую зиму, а отчасти — чтобы выкинуть из головы все мысли о списке двадцати лучших молодых писателей 1993 года, имена которых широкой публике предстояло узнать уже в начале января. По странному совпадению в этом же доме я останавливался ровно десять лет назад, когда был объявлен список двадцати лучших молодых писателей Великобритании 1983 года, и буквально зачитал до дыр тот номер журнала «Гранта», страстно желая познакомиться с новым поколением писателей, которых в один прекрасный день я надеялся превзойти. На этот раз у меня было право рассчитывать на успех: в свет вышли два моих романа — «Уехать вдаль» и «Пять врат ада», — и мне еще не исполнилось сорока. Близкие к литературным кругам люди говорили мне, что мое имя вполне может попасть в список; кое-кто даже утверждал, что оно просто обязано там быть, в ответ на что я, как правило, лишь улыбался или пожимал плечами. И хотя я напускал на себя безразличный вид, в глубине души мне, конечно же, безумно хотелось оказаться в числе номинантов. В то же время вся эта затея представлялась мне безнадежной, я был полностью уверен, что меня обойдут, и не имел ни малейшего желания находиться в Лондоне, когда это произойдет.
Та зима выдалась великолепной. Кейт читала, готовила гуляш и подолгу гуляла, любуясь сельскими пейзажами Тосканы. Я писал. Иногда к нам приезжали друзья, и мы засиживались допоздна, бутылку за бутылкой потягивая красное вино из запасов полковника (за два литра он брал три тысячи лир). Среди прочего в доме существовало правило: во время работы меня нельзя беспокоить, за исключением, разумеется, каких-то экстренных случаев. Ничего особенного той зимой не происходило, поэтому меня совершенно никто не беспокоил — то есть до того самого дня в начале марта. Наверное, тогда было холодно, потому что Кейт решила затопить камин. Разрывая газету — соседи часто подкидывали нам прессу, хотя мы ее почти не читали, — Кейт случайно увидела маленькую черно-белую фотографию, на которой был изображен я. Она пробежала глазами статью. Имена двадцати лучших молодых британских писателей были объявлены неделей раньше. Кейт взлетела по лестнице и ворвалась в мой кабинет с газетой в руках.
— Тебя выбрали! — воскликнула она. — Ты в списке!
Я повернулся в ее сторону.
— Ты попал в список лучших молодых британских писателей, — пояснила она.
— В самом деле? Дай-ка взглянуть. — Мое сердце бешено заколотилось.
Мы просмотрели список, по моего имени там не нашли. Мы еще раз прочли список. Я не упоминался в нем вовсе.
— Но здесь твое фото, — сказала Кейт, ткнув пальцем в один из черно-белых снимков. — Смотри.
Мы оба посмотрели. Это оказался не я. Это была Дженет Уинтерсон [4] .
4
Уинтерсон Дженет (p. 1959) — британская писательница, известная лесбийская романистка.
В комнате повисло молчание.
— Прости, — наконец выдавила Кейт и отвернулась лицом к стене.
Теперь, вспоминая тот случай, я думаю, что лицо на фото действительно отдаленно напоминало меня или хотя бы некий вариант меня (должно быть, когда-то мы с Дженет носили похожие прически либо одинаково прищуривали глаза, глядя на солнце). Я не отрывал взгляда от фотографии, как будто близкое сходство могло каким-то образом смягчить удар.
— Прости, — снова произнесла Кейт и спустилась вниз.
Конечно, мы оба пережили унижение: Кейт — из-за того, что спутала меня с Дженет, заронила во мне надежду и всего через несколько секунд разрушила ее, но и для меня — для меня в особенности — это было унизительно, ведь я отреагировал так бурно, с таким жаром, позабыв про все на свете и выставив напоказ свое тщеславие. Я чувствовал себя как человек, которому выпотрошили кишки, а потом оставили его тупо разглядывать ярко-красное месиво собственных внутренностей.
Несколько дней я не находил себе места. Утешало меня лишь одно: в следующий раз, когда снова будут выбирать лучших молодых британских писателей, я уже не пройду в список по возрасту. Никогда больше мне не придется испытать этот стыд.
Джон Бернсайд
Владей страстями
Владей страстями, иначе страсти овладеют тобой.
Трудно выделить какой-то отдельный пример унижения — более неприятный, типичный или оскорбительный, чем другие, поскольку я считаю унижение естественным и абсолютно предсказуемым результатом чтения поэзии на публике. При этом, однако, унижение (на церковной латыни: mortificare — умерщвлять, подавлять, смирять) имеет различные степени и укладывается в следующую классификацию: