Соб@чий глюк
Шрифт:
Я оглянулся вокруг, пространство отличала первозданная целомудренность, оно не было раздроблено человеческим присутствием. Прижатая к земле дедовская изба имела естественный цвет состарившегося дерева, окна были закрыты ставнями. Казалось, что дом больше принадлежит окружающему воздуху, облакам, деревьям, чем людям. Чуть вдали, тоже на холме, как забытая многоступенчатая космическая ракета, стояла заброшенная церковь. Ее вертикаль выделялась среди мягкой волнистости земли и горизонта. Кругом покой и пустота.
К моему удивлению, дедовский дом хорошо сохранился, в
Только ворота чуть-чуть покосились, но их не открывали тысячу лет, зато калитка висела прямо и легко открылась, когда отец, приподняв проволочный обруч, толкнул ее внутрь.
– Ну, вот, слава богу, приехали. Давай разгружай машину, а я открою дом, ставни, помогу тебе разгрузиться, затопим печку и баню. И нужно будет воды натаскать, – при этом отец посмотрел на меня.
Это значило, что воду таскать придется мне.
– Понял, – ответил я коротко.
Я выпустил Собакина из машины, тот радостно прыгнул на землю и остолбенел от неведомых ему запахов. Будучи горожанином от рождения, он привык к миллиарду разных запахов, которые перемешиваются в городском воздухе: выхлопы машин, мужские одеколоны и женские духи, произведенные в разных концах мира, как настоящие, так и контрафактные, шкуры убитых животных в виде курток, перчаток и ботинок, меха натуральные и синтетические, запах кремов и лосьонов, манящие запахи из кухонь ресторанов, кафе, метки других собак под каждым кустом – такое количество запахов перемешано в урбаносфере, что все вместе они просто не имеют смысла, количество разрушает качество. А тут полная свобода носа, каждый запах сам по себе и что-то значит.
Я открыл багажное отделение машины и начал выгружать сумки и вносить их в дом. Внутри дом поразил отсутствием признаков времени. Нельзя было сказать наверняка, какой век царит внутри: слева от стены к центру выдается большая русская печь, между печью и окнами стол, в дальнем углу кровать, которую можно задернуть занавеской.
Я вдруг вспомнил, что мать требовала стену вместо занавески, но дед говорил, что стена мешает проходить теплу. Вдоль стен – лавки, какой-то незамысловатый шкаф с утварью. В центре избы под потолком на проводе висит лампочка без абажура. Если отбросить лампочку Ильича, то какой век, сказать с первого взгляда нельзя: может, двадцатый, может, девятнадцатый, а может, и четырнадцатый. Внутри дом я толком не помнил – только какие-то детали вроде ведра с чистой водой на лавке. Сейчас лавка была, а ведра не было.
Отец по-хозяйски, уверенно приводил дом в активное состояние: распахнул ставни, открыл дверцу печки, начал укладывать туда бумагу, щепки, дрова.
– Давай, там в сенцах ведра, принеси ведро воды, и еще надо для бани. С дороги баня – первое дело. Пропаримся, и все вирусы к чертям собачьим сдохнут, – оживленно говорил отец.
Я смотрел на отца и удивлялся тому, как из полусонного вялого толстяка он превратился в живого, подвижного, разговорчивого толстяка. Что обладало таким чудодейственным свойством: расстояние, место или и то и другое?
– Колодец направо из калитки, мы его проезжали, если ты заметил.
– Нет, не заметил.
Монотонные походы к колодцу и обратно навели меня на мысль о том, что водопровод – это благо. Открыл кран, и вода сама бежит к тебе, не надо надрываться и переть полные ведра, которые еще и расплескиваются на джинсы и ботинки.
Хотя и водопровод тоже может подвести, вон в Древнем Риме люди пили водичку из водопровода, радовались, а трубы-то из свинца, и добром это не кончилось. Или если трубу прорвет. Но в целом вещь полезная.
Лень – двигатель прогресса. Человеку лень воду таскать – он водопровод придумал, лень на себе что-то тащить – он колесо придумал, лень мозги напрягать, чтобы считать, – придумал счеты, а потом и калькулятор, а там и ваще… Но лень – вещь коварная, мягко стелет…
Пока я таскал воду в дом и в баню, отец уже затопил обе печи.
– Давай чуть перекусим, так, немножко, а то перед баней сильно наедаться не надо. А там и банька поспеет. Что-то странно – Сергей Иваныча не видно, – все еще возбужденно говорил отец.
Мы перекусили. Отец открыл одну из привезенных бутылок водки и с аппетитом хряпнул рюмку:
– Больше перед баней нельзя!
– Это кто такое правило придумал? – поинтересовался я.
– Это правило у каждого свое, оно звучит так: знай свой организм и свою меру. Если я выпью перед баней две рюмки, мне баня может быть не в кайф. А кто-то может и стакан жахнуть и ничего, а кто-то вовсе пить не станет. У каждого свой подход, – заключил отец.
– Я так понимаю, что все эти правила были наработаны методом проб и ошибок.
– Уж не без этого, – согласил отец.
Мы отправились в баню. Раздевшись в крошечном предбаннике, вошли в парилку. Отец начал поддавать пар, он понемногу плескал воду на раскаленные камни, и вода с низким шипеньем тут же обращалась в белый пар и вздымалась вверх.
Отец терпеливо, маленькими порциями подбавлял воду:
– Сразу много нельзя, а то камни быстро остынут. Процесс нарушится!
И вот наконец густой белый пар заполнил парилку, горячо обнял тело, стал капельками оседать на коже, смешиваясь с потом, и тело с благодарностью впитывало в себя жар, принесенный паром, расслабляясь и размякая всеми порами, мышцами, суставами, мыслями.
Очертания комнаты растворились в белом паре, и горячее облако, потеряв видимые границы, заполняло все воображаемое пространство, ища его пределы. Облако из нашей баньки слилось с паром из Сандунов, Тифлисских бань, бань в Стамбуле и римских бань, со старой баней для моряков в американском Челси. Поплыло время. Вертикальные черточки, отделяющие друг от друга дни, месяцы, года, века, растворились в этом тумане, и время вырвалось на волю и заклубилось вместе с горячим паром.
Вот мысль о Геродоте, который сказал, что видел, как наши предки парились в бане, но так и не понял, зачем они это делают: то ли в наказание, то ли в удовольствие. А вроде умный мужик был.