Собачье наследство
Шрифт:
— Кто-нибудь играет в шахматы или нарды?
— Я играю в шахматы, — отозвался Крис. — И мы оба играем в нарды.
Лукас опять кивнул, подошел к шкафу, достал оттуда большую доску из толстой кожи для игры в нарды и раскрыл ее на кофейном столике между двумя диванами.
— Если хотите выпить — угощайтесь, — сказал он, потом взял книгу и направился к креслу в противоположном конце комнаты, закрыв по дороге окна, выходящие на балкон.
Они играли в нарды при почти полном отсутствии интереса со стороны Лукаса. У Эллы не получалось сосредоточиться:
Непогода все еще бушевала, когда Элла проснулась с яростно колотящимся сердцем. Ее разбудили толчки неистовых вспышек памяти.
Всматриваясь в бархатную тьму спальни, она услышала дыхание Криса, лежащего рядом, и вспомнила, где находится. Укрывшись под темным одеялом ночи, Элла попробовала представить себе родные лица. Но как только она начала думать о Бене, глаза ее тут же наполнились слезами. Почему брата ей жаль больше, чем родителей? Она любила их всех одинаково, но именно его потеря ощущается так сильно. Ведь Бен практически совсем не пожил. У него даже никогда не было девушки.
Элла вскочила с постели, страстно желая выбраться из паутины мыслей. Нашла дорогу в ванную, ополоснула лицо. Над головой прокатился раскат грома, деревянный остов дома завибрировал ему в такт.
Она улыбнулась, заметив на внутренней стороне двери два аккуратно повешенных белых халата. Как в хорошей гостинице… Девушка пожалела, что не учится на психолога. Интересно было бы узнать, почему человек, который не привык к посетителям, уделяет столько внимания комнате для гостей.
Надев один из халатов, она прислушалась к тихому, ритмичному дыханию Криса, после чего вышла из спальни и направилась в гостиную. Там горела небольшая лампа; когда Элла поднялась по лестнице, то увидела Лукаса, стоящего у балконной двери.
Подойдя к нему, девушка спросила:
— Я вам не помешаю?
— Нет.
Почему-то она ожидала услышать от него какой-нибудь типичный вежливый вопрос — например, отчего ей не спится. Элла по-прежнему не могла привыкнуть к тому, что в речи Лукаса нет ничего лишнего.
На секунду их обоих осветила вспышка молнии — будто стробоскоп в ночном клубе. Потом прозвучал гром подобно долгому грохоту от самолета, преодолевающего звуковой барьер.
Когда шум утих, Лукас сказал:
— Как раз во время грозы Мэри Шелли начала писать своего «Франкенштейна». На Женевском озере. Таким же вечером Полидори начал работу над одним из первых вариантов «Вампира».
— Да, я знаю. Это была идея Байрона.
— О! — произнес Лукас и посмотрел на Эллу с нескрываемым интересом. — А вот я не читал «Вампира». И «Дракулу» никогда особенно не любил. Мне нравится «Франкенштейн».
— Правда? Лично мне эта книга показалась тяжеловатой.
Он не ответил. Потом внезапно, будто вспомнив о своих обязанностях хозяина, предложил:
— Не хочешь ли молока или еще чего-нибудь?
— А вы что пьете?
— Коньяк.
— Да, пожалуйста.
Лукас направился к бару, а Элла подошла к дивану и села в круге света, который давала небольшая лампа.
На столе стояла фотография — в скромной рамке, неприметная. Элла обратила на нее внимание, потому что остальная часть комнаты скрывалась в темноте. Девушка примерно ее возраста, может быть, чуть постарше, очень симпатичная, с длинными светлыми волосами. Снимок сделан на пляже — во всяком случае, около моря: девушка улыбается весело и совершенно беззаботно.
— Ваша дочь?
Лукас посмотрел на фотографию и проговорил с легкой усмешкой:
— Как ты думаешь, сколько мне лет?
Элла заколебалась. Лукас рассказывал о ее отце, и девушке стало казаться, что они с ним примерно одного возраста. Похоже, это не так.
— А действительно, сколько вам лет?
— Мне сорок два, а это моя давнишняя приятельница. Я знал ее много лет назад. Даже фотография чудом сохранилась.
Элла посмотрела на снимок, потом снова на Лукаса и позволила себе немного поддразнить его:
— Возможно, потому, что она все еще что-то значит для вас?
— Возможно. А вообще-то ты слишком плохо меня знаешь, чтобы пытаться анализировать.
Элла дернула плечом и отхлебнула коньяку, который оказался резче, чем она ожидала.
— Как ее зовут?
— Мэдлин, — ответил Лукас, усаживаясь.
— Красивое имя.
— Да. Каждый раз, когда я на нее смотрю, вспоминаю Пруста.
Элла почувствовала, что над ней смеются, но никак не могла сообразить почему.
— Простите?..
— Нет-нет, ничего, — сказал Лукас извиняющимся тоном. — Она француженка, и этот снимок сделан давным-давно. Я не видел ее четырнадцать лет, если не больше.
— Ого!.. Вы теперь один?
Лукас усмехнулся:
— Да.
— У вас есть дети?
— Зачем столько вопросов?
Ну вот, он снова начал замыкаться. Однако сейчас Элла чувствовала в себе достаточно уверенности, чтобы не отступать.
— Вопросы задают, когда хотят лучше узнать друг друга.
— А зачем тебе лучше меня узнавать?
— Почему бы и нет? Вы стоите того, чтобы вас узнать. Вы умный, много читаете… еще убиваете людей.
Лукас улыбнулся — на сей раз явно какой-то своей мысли. Комнату снова залила ослепительная вспышка, и через несколько секунд докатился раскат грома.
— Гроза уходит.
Элла оглянулась на окно, словно там было на что смотреть, однако тут же вновь повернулась к собеседнику:
— Итак, у вас есть дети?
Вид у Лукаса стал раздраженный.
— Не пойму, почему это так важно… Да, у нас с Мэдлин есть дочь. Я ее даже не видел.
— Как грустно. И никаких контактов? Никогда?
— Никогда. Ей и мои деньги были не нужны. Она вполне обеспечена. Впрочем, думаю, она предпочла бы жить в трущобах, лишь бы не принимать мою помощь. Мне пришлось дать слово исчезнуть и больше не искать встречи.