Собачий переулок [Детективные романы и повесть]
Шрифт:
Вдруг задумалась странно. Ушла вся в себя. Потом не спеша, осторожно подсунула дело под связку других, оглянулась тревожно: никого! Облегченно вздохнула и вышла прямехонько к Кацману.
— Абрам Моисеич, мне нездоровится сильно сегодня. Отпустите домой, а если будет легче, я лучше приду вечерком — сейчас очень трудно сидеть. Можно?
Но разве Абраму до Вальц?
— Хорошо, хорошо, идите!
Словно шалунья девчонка, что на глазах воспитательниц строгих семенит очень робко, богомольно потупясь, подавляя крикливую радость, а сама исподлобья роняет хитрейшие взгляды, — так и Вальц преднамеренно тихо, как будто больная, осторожно спустилась на улицу. Над головой расстилался бирюзовый кусок голубейшего шелка небесных лазурных простынь. В изумрудных пустынях так тихо и ясно, ни тучки. А здесь, над землей, издалека откуда-то тявкает понизу звон, будто кто-то просохший уныньем скучным кашлем долбит по жестянке тягуче и нудно. Нынче пост.
Елена пошла торопливо, сутулясь. Огляделась украдкой, промчалась мимолетным взглядом по газете на стене на углу и опять побежала. Под крепким ее каблучком крахают хрупко хрустальные корочки, звонкие пленочки выпитых холодом луж.
Вот горбатым чернеющим коробом нахохлился каменный дом — бывший Чоткиных. Вальц это знает. Она быстро к парадному, но парадное заперто наглухо, и в дощатых щитах ослепли зеркальные стекла. Тогда в хмуром подъезде ворот прочитала она на доске: И. П. Чоткин, кв. 17 — и, пробравшись в колодец двора, скользя по осклизлым тропинкам, пробегала глазами номера над дверьми. Вот это здесь: 13, 14, 15, 16, 17…— ага! 18, и так дальше. По мрачной каменной лестнице с железною грубою перилой, мимо размеченных мелом дверей Елена, согнувшись, взобралась на третий этаж. Пахнет мусором, кухней и кошками. Дверь 17 Стучит осторожно, кулачком молоточа, — никого. Вальц повторяет настойчивей, гулом будя говорливое эхо. Кто-то быстро подходит с пугливым вопросом:
— Кто там?
— Мне надо видеть Ивана Петровича Чоткина… по очень важному личному делу.
— Их нет дома. Иван Петрович ушовши…
Выжиданье.
— А по какому вам делу?
— Да к ним от ихнего сына, от Петра Иваныча, — подделывается Вальц под говор вопросов, — очень их нужно. Не бойтесь. Разве не слышите по голосу, что женщина, а не жулик?!..
Крюк застучал, дверь приоткрылась щелкой, потом совсем распахнулась.
— Взойдите!
Отпирает прислуга, старушонка в платке, а другая — сдобней и в косынке, появившись на стук, испытующе гложет Елену недоверчивым взглядом. Смерена Вальц с головы и до ног беспокойством обоих.
— Иван Петрович с супругой к обедне пошли. Они завсегда на четвертой неделе говеют. Здесь недалеко — у Троицы: скоро должны воротиться. Посидите, ежели вы насчет Петра Иваныча. Уж очень они убиваются за сыном Шутка ль сказать, сидит, почитай, четвертый месяц. С матушкой Анной Захарьевной мы кажинную среду носим сердешному на передачу хлебцев с ватрушками. Уж очень они, то ись Петр-то Иваныч, любят ватрушки. И не знай, за что прогневился всевышний?!.. — тараторит старушка в платочке.
— А вы сами кто будете? — общупывает вопросом, бочком подвигаясь, женщина в косынке.
— Я знакомая буду Петру Ивановичу, а теперь очень важное, нужное я узнала про него, только мне надо для этого видеть его отца, Ивана Петровича
— Да не случилось ли что?! — замирающе тянут в один голос обе.
— Нет, нет, ничего не случилось. Напротив, я узнала, что можно скоро Петра Иваныча освободить, вот и пришла посоветоваться.
— Ну, слава те, господи!.. Так вы садитесь, пожалуйста. Иван Петрович давно уж должны прийти от обедни. Вы пройдите в столовую, вот сюда! — приглашает ее дама в косынке, любезно распахивая дверь в коридор, а оттуда в столовую.
Мрачно в столовой. Окна уперлись в какой-то каменный угол. Парусинные шторы вздернуты кверху. Под ними мотается клетка, а в ней егозит канарейка, и падают вниз беспокойные зернышки на подоконник. Зелененьким тусклым фонариком мигает лампадка в углу пред киотом сусальных икон. Часы из черного дуба глухо махают качанья свои на стене. На столе, покрытом темной клеенкой, под салфеткою спряталась снедь. У стен, как гвардейская свита, дубовые стулья охраняют большой, неуклюжий, тяжелый буфет Такой же дубовый сервант завален каким-то мешком с просочившейся влагой.
«Должно быть, изюм иль чернослив, — думает Вальц, вкусно пахнет».
«А живут очень сытно, хоть и мрачно у них, будто в склепе. Вот ни за что б так не стала я жить!»
Но вдали через двери слышны вдруг голоса Это в кухне. Должно быть, пришли. И верно: взволнованно лезет прямо в шубе седой и небритый, как еж, высокий морщинистый Чоткин. А за ним, словно утка, качаясь, норовит под рукою пролезть и вкатиться клубочком супруга в салопе Сконфуженно смотрят на Вальц.
— Вы от сына? — встревоженно. — Что с ним? Вы говорите — выпустят?!
— Выпустят, да… Мне хотелось бы на этот счет поговорить с вами наедине, если позволите.
Все молчат угнетенно. Взгляды старух заползают бес помощно в оловянные глаза Ивана Петровича, тщетно ища под седыми бровями поддержки в своей сиротливости
— Что ж, ежели секрет какой, — говорит он волнуясь и глухо, — прошу вас, пройдемте за мной в кабинет
Он ведет через залу, открывая заложенную половиком дверь.
— Только вы извините, у нас тут нетоплено. В столовой и спальной да в людской — все и ютимся
Огромное зало выходит, должно быть, на улицу, но спущены шторы, и мебель пылеет в чехлах, а картины затянуты склеенной бумагой. Пол паркетный натерт и холодно блестит без ковров.
В кабинете сплошной беспорядок. Много мебели разной навьючено громоздко друг на дружку у стен, а под ней на полу высовываются толстые свертки ковров. На стене в золоченой тускнеющей зеленью раме распростерлась на фоне мрачного грота перед черепом желтым в раздумье тупом Магдалина, свисая грудями на скучную книгу, мерцая спокойствием лба обыденного, как затертый пятак. Под Магдалиной какие-то ящики, ящички с чем-то, прикрытые грубым холстом, возле них на полу есть следы от муки и чуть пахнет селедкой.
Тяжелый, широкий письменный стол, крытый бордовым сукном, весь заставлен массивным чернильным прибором с медвежатами. Кажется, будто косматые эти зверьки неуклюже застыли, нахохлившись скукой, сползающей грузно с отвислых сосков Магдалины.
Пододвинув для Вальц полукруглое кресло в зеленом сафьяне, Чоткин сел на другое — деревянное, гладкое, с широкой резною дугой вместо спинки — и молчал, выжидая.
— Видите ль, я давнишняя знакомая вашего сына, Петра Ивановича., то есть мы как-то нередко с ним раньше встречались у общих знакомых… Я раньше служила артисткой, и в театре мы с ним познакомились… — запуталась Вальц. — Одним словом, вашего сына я знаю давно и желаю ему только добра.