Собачий Рай
Шрифт:
— Писатели вообще много курят, — безапелляционно заявила соседка. — Я читала. Все много курят. И кофе пьют еще. Много.
— Я не пью кофе, — заметил Гордеев, косясь одним глазом на газетный заголовок. «Новостройки — необходимость или способ…»Способом чего являлись новостройки, скрывала оборотная сторона газеты. — На мою пенсию кофе не очень-то разольешься.
— Ой, а и верно, — горестно подхватила соседка. — Такая жизнь настала. Такая жизнь…
Она была, в сущности, неплохой женщиной. Но, с точки зрения Гордеева, слишком уж разговорчивой.
— Так, значит, работаете? — спросила Мария
«Чаю предложить ей, что ли?» — подумал Гордеев, ощущая приступ внезапно вспыхнувшего раздражения. Он никогда не позволил бы себе грубость по отношению к этой женщине. И вовсе не потому, что боялся прослыть грубияном, а потому, что в случае ссоры лишался сильного источника информации. Работай у него получше ноги, имей он возможность покупать или выписывать газеты, вытолкал бы сейчас соседку взашей.
— Работаю. А вы чем собираетесь сейчас заняться? — вежливо поддержал разговор Гордеев.
— Поеду в гости к подруге, — охотно принялась развивать тему Мария Ивановна. — Она квартиру получила. По переселению. Просила помочь с ремонтом. У них там половину района перекопали. Не район стал, а какой-то ужас прямо. Автобусы ходят плохо и идут вокруг. Там несколько улиц вообще перекрыли. И центр какой-то строят. Не то мебельный, не то еще какой… А вы слышали, соседние пятиэтажки сносят!
— Так, так, так, — соседка уже не казалась Артему Дмитриевичу в тягость. Он сдвинул газеты, освобождая карту. — А где, говорите, ваша подруга-то проживает? В каком районе?
— В Царицыне, — отрапортовала Мария Ивановна.
— В Царицыне… — повторил Гордеев. По Царицыну у него информации не было. — А поконкретнее?
— На Кавказском бульваре, — ответила соседка. — А что?
— Нет, ничего. А в Бирюлеве у нас стоит мясокомбинат. Та-ак… — В воображении Гордеева карта распадалась на отдельные кварталы, дороги перекрывались, автомобильные потоки, подобно запруженным рекам, поворачивали вспять и шли в объезд. На узких улицах то и дело возникали пробки. Уже легла воображаемая красная штриховка на нужный участок карты. — А знаете что, Мария Ивановна, — вдруг сказал он, — не ездили бы вы к подруге сегодня. И вообще не ездили бы. С ремонтом она и сама, наверное, справится.
— Нет, — похоже, соседку подобное предложение возмутило до глубины души. — Я же обещала.
— Ну, раз обещали… Тогда хоть захватите с собой что-нибудь… Нож кухонный. Или отвертку.
— А что случилось?
— Ничего, — Гордеев посмотрел на нее выцветшими, серебряными глазами. — Ничего не случилось. Просто район уж больно криминальный. По моим данным.
— Ой, бросьте, Артем Дмитриевич, — заулыбалась соседка. — Что с нас брать-то? Это вон с тех, которые на «Мерседесах» ездят, с них есть чего брать. А с нас что взять? Кому мы нужны-то? А захотят ограбить, так и тут ограбят. Вон, Оксану Афанасьевну, из соседнего дома, средь бела дня прямо в лифте двое каких-то наркоманов обобрали. Так что же, теперь и на улицу не выйти? — Она развела пухленькими ручками, словно показывая собственную бедность.
— Я не выхожу, — ворчливо заметил Гордеев. — Хотя… дело ваше, конечно. А ножик все-таки лучше возьмите. На всякий случай. Хоть маленький. Всякое может произойти.
Соседка неопределенно фыркнула и дернула покатым плечом. Она еще потолклась в комнате, ожидая продолжения разговора, но Гордеев молчал, словно бы обдумывая что-то свое, и Мария Ивановна, повздыхав демонстративно, наконец
— Пойду я, пожалуй.
— Извините, — совершенно неискренне отозвался Артем Дмитриевич. — Работа в голове крутится.
— Я понимаю. Писатели — народ занятой…
Соседка обиженно прошествовала в прихожую. У двери Мария Ивановна остановилась, повернулась.
— Я вернусь завтра утром, пойду в магазин — загляну к вам. Скажете, что нужно, я куплю.
— Спасибо. — Гордеев повернул колесико английского замка. — А ножик возьмите, — напомнил он еще раз. — Или хотя бы шило.
Мария Ивановна лишь фыркнула. Дверь за ней захлопнулась, и в квартире наступила тишина, нарушаемая лишь монотонным речитативом дикторши:
— «Московские власти приняли решение о закрытии двух несанкционированных свалок в районах новой застройки…»
Гордеев метнулся в комнату. Впрочем, «метнулся» — слишком громкое слово. «Побежал» — тоже. Зашаркал, заспешил, протягивая на ходу руку, чтобы успеть повернуть тумблер громкости. Не успел. Увидел лишь кончик коротенького репортажа — шлагбаумы, перекрывшие подъезд к бескрайней «мусорке», над которой кружили бесчисленные глумливые чайки. Грузовики, пыхтящие на подъезде, и две машины ГАИ. И мордатый водитель, яростно доказывающий что-то молоденькому, но крайне суровому капитану. Затем пошла панорама мусорной кучи. Монбланы отходов, Эвересты пришедшего в негодность тряпья, Джомолунгмы промышленного брака, стекла, полиэтилена, обломков, коробок, ящиков… Картинка дрогнула. Но прежде чем на экране возникла заставка, Гордеев успел увидеть возникший на пике самой внушительной мусорной кучи собачий силуэт.
Минутный сюжетец. Сотрудники телевидения понимали: зрителям абсолютно неинтересен репортаж из выгребной ямы.
Дикторша торжествующе улыбнулась, должно быть, радуясь за московские власти и их очередную победу над бытовой неустроенностью родного мегаполиса.
И только Гордеев не радовался. Он стоял, беззвучно открывая рот и выдыхая одно-единственное слово: «Господи… Господи…»
Родищев выбрался из «Москвича» и зашагал к питомнику. Ему нужно было обдумать сложившуюся ситуацию. Нет, за всю дорогу от банка до питомника он ни на секунду не усомнился в том, что ему делать дальше. Другой вопрос — каким образом осуществить задуманное. Под ногами хлюпала вода, мокрые листья липли к туфлям, а жидкая грязь, вылетая из-под подошв, попадала на брючины. Стволы деревьев казались осклизлыми, как дождевые черви, и слишком уж черными, тоскливыми. Очевидно, всему виной было мерзкое настроение. Впрочем, с чего ему быть хорошим?
Родищев отпер дверь питомника, и собаки сразу же зашлись яростным лаем, хриплым, до рвоты.
— Молчать! — рявкнул он.
Псы притихли. Только «старшие» позволяли себе ворчать негромко — подтверждали главенствующее положение в стае перед «младшими». Пусть себе.
Родищев прошел в «офис», плюхнулся за стол, открыл стоящий у стены внушительный стальной шкаф, достал из него початую бутылку коньяка и дешевый стеклянный бокал, плеснул на дно, выпил залпом, почмокал губами. Коньяк, по правде говоря, был дрянной. Но на лучший Родищев жалел денег. Да и есть ли он, лучший, в этой стране? Здесь весь коньяк из одного дуста делается. А импортный, по ресторанной цене — слишком дорого. Да и там, если уж по совести, половина коньяка — подделка.