Собачий Рай
Шрифт:
Они прошли к столу. Круглолицый поднялся, указал на принесенные из недр магазина мягкие стулья:
— Присаживайтесь. — Подождал, пока оба патрульных сядут, а затем продолжил: — Надеюсь, вы знаете, что в данную минуту происходит в городе? — Милиционеры переглянулись, кивнули. Да, они знали. И знали, пожалуй, даже лучше его. — Полагаю, не имеет смысла убеждать вас в том, что привычный жизненный уклад перестал существовать. Более того, я склонен полагать, что возврат к прошлому невозможен, даже если правительство предпримет самые поспешные и решительные меры для ликвидации
— О каком еще выборе? — спросил первый. — Я вообще не понимаю, что за чушь вы несете!
— Сейчас поймете, — пообещал круглолицый. — Но для начала один вопрос: у вас есть близкие родственники? Семьи? Жены, дети?
Осокин и «кашемировый» наблюдали за их переговорами от холодильников. Бородатый Мишенька исподлобья смотрел на круглолицего детектива, вполне уже освоившегося в роли новоявленного мессии.
Наташа пересела к Марине, говорила ей что-то тихо, поглаживая тонкую руку. Та впала в прострацию, поняв, что защитить ее некому.
— И как вы думаете, чем все закончится? — спросил наконец Осокин «кашемирового».
Тот пожал плечами:
— Слишком широка полоса допусков. Все зависит от того, что происходит за стенами нашей темницы. Ну и, в немалой степени, от выбранной идеологии.
— Идеологии, — фыркнул Миша. — Тоже мне, доктор Геббельс.
— Я думаю, мы с достаточной долей вероятности сможем судить об этом, когда узнаем ответ двух новеньких, — пропустив мимо ушей реплику бородатого, Лавр Эдуардович указал на милиционеров. — Если дела плохи, я имею в виду, если они по-настоящемуплохи, то эти двое согласятся примкнуть к нашему вождю. И весьма скоро.
— Это не вождь. Это бандит, — заметил мрачно Миша.
— «Террорист», — поправил «кашемировый». — Так его назвали бы еще пару дней назад. Но сегодня он с равным успехом может именоваться «вождем», «спасителем» и бог знает кем еще. Чрезвычайные обстоятельства, как правило, предусматривают жесткое управление и отказ от ранее действовавших законов и пунктов Конституции, оговаривающих права и свободы граждан. Это, безусловно, безрадостно, но, возможно, завтра вполне может выясниться, что именно благодаря действиям этого человека наша группа выжила, в то время как весь остальной мир полетел в тартарары.
Лавр Эдуардович говорил спокойно и отстраненно. Даже фраза о гибели мира ничуть не омрачила его лицо.
— Вы это серьезно? — поинтересовался Осокин.
— При определенных условиях плохое может привести к хорошим результатам, тогда как хорошее — к плохим, — пожал плечами тот. — Мне, как и вам, хотелось бы верить в то, что ситуацию еще можно переломить. С другой стороны, если это невозможно, я предпочитаю быть реалистом, пораньше распрощаться с иллюзиями и трезво взглянуть на вещи. — «Кашемировый» подумал и добавил: — Представьте на секунду, что людям не удалось остановить собак и те воцарились сначала в городе, затем в стране, а затем и во всем мире. Кого бы вы предпочли видеть во главе своей группы? Высокоморального профессора, знающего наизусть Байрона и умно рассуждающего о смысле бытия, но не умеющего добыть огонь и пищу, или сантехника, знающего, как накормить людей, эффективно распределить обязанности внутри общины и отразить нападение стаи собак или другой враждебной группы? Примеры, оговорюсь, абсолютно условные. Персоналии могут варьироваться, а термин «группы» — подразумевать любые сообщества, вплоть до стран.
Осокин задумался. С одной стороны, Лавр Эдуардович говорил разумные вещи, с другой — уж больно они претили «цивилизованной» сущности Осокина. Сложно было представить себе проигравшее человечество, отказ от того образа жизни, к которому он привык.
— Боюсь, подобный подход приведет к деградации и вырождению.
— Возможно. Но разве это не лучше, чем вымирание? — спросил «кашемировый». — Опять же, говоря об идеологии, я подразумевал и аспект образования.
— И что? Если у него окажется подходящая идеология, вы согласитесь терпеть эту сволочь? — спросил мрачно бородатый.
— Не оправдывать, но терпеть, — заметил «кашемировый». — Пока общество не возродится, не встанет на ноги. Терпение — наименьшая из жертв, на которую мы можем пойти, учитывая ситуацию.
— Да ну? — усмехнулся зло бородатый, потирая разбитую опухшую скулу. — Хотя это же не вам морду били.
Милиционеры выбрались из-за стола. Второй протянул для пожатия детективу руку. Первый же повернулся и зашагал к сидящей у холодильника группе.
— В принципе, все ясно, — пробормотал «кашемировый».
Милиционер подошел, плюхнулся на пол напротив Осокина, привалившись спиной к стеллажу с молочными продуктами, спросил озлобленно:
— И давно этот псих тут у вас верховодит?
Лавр Эдуардович взглянул на часы.
— Часов семь.
— Тяжелый случай, — оценил милиционер.
— Скажите, а что происходит в городе? — озаботился «кашемировый».
— Трындец происходит в городе, — оскалился тот. — Вот что. С центральной сообщили, собаки повсюду. Весь север уже ими занят. И запад. И восток тоже. Да и по радио передают…
— У вас есть радио? — оживился Лавр Эдуардович.
— У вашего психа есть.
— Как жаль, — покачал головой «кашемировый». — Ну а что же власти? Собираются что-нибудь предпринимать?
— А как же? — усмехнулся милиционер. — Обязательно. Вот вернутся из отпусков, с курортов, и сразу найдут виноватого. — Он посерьезнел, махнул рукой. — Да ладно, успокойтесь. Вызовут армейских, технику. К вечеру разгонят всех по углам. И этому, — он мотнул головой за плечо, — революционеру хренову тоже хвост прижмут.
Осокин, однако, обратил внимание на то, что особой уверенности в его голосе не было. Скорее, это можно было бы назвать зыбкой надеждой. Едва ли милиционер всерьез верил в то, что говорил. Возможно, потому, что детективу все-таки удалось посеять в нем зародыши сомнения, а может быть, потому, что он не знал истинного масштаба катастрофы. В конце концов, на данный момент его мир ограничивался рамками одного района.
— Обратите внимание, — сказал «кашемировый», — теперь у них сложилась полноценная боевая группа.