Собака Перголези
Шрифт:
В литературной мифологии модернизма в общем и целом подразумевается, что много лет назад казавшийся семифутовым Джеймс Лафлин отправился в Рапалло, где в овощной лавке можно было увидеть Макса Бирбома с авоськой, в кафе — Уильяма Батлера Йейтса и Эзру Паунда, а на молу встретить даже одышливого Форда Мэдокса Форда. Далее миф гласит, что, взглянув на стихи Лафлина, Паунд отправил его учреждать издательство, снабдив попутно начальным списком авторов.
Стихи Лафлина покоятся на традиции: он — классицист. Стихи, которые мог бы написать пышущий здоровьем американский бизнесмен и гиперактивный спортсмен,
Как переносить стихи на бумагу, Лафлину показал Уильям Карлос Уильямс. Прежняя ритмическая система, чувствовал Уильямс, более не пригодна для демократического народа. Уитмен писал естественными разговорными фразами, но Уитмен был силой природы, сродни погоде. А случайному ироническому комментатору необходим аккуратный прямоугольник фраз, ровно очерченный на странице, где каждая строка — сама по себе событие. Забудьте о пунктуации: у греков и римлян ее не было, да и Аполлинер без нее обходился. Так мистер Лафлин изобрел свою собственную разновидность стихотворения — одновременно очень старую и очень новую. Форма его достаточно универсальна для любого сюжета: любовных романов, воспоминаний о детстве, путешествий, политики.
Стиль его прозрачен, как вымытое оконное стекло. Его ум (та его часть, что сочиняет стихи) — волшебный чердак, набитый книгами, образами, людьми, голосами.
Мир раньше проводил разграничительную черту между людьми культурными и неграмотными. Эта демаркационная линия, неудержимо нестойкая с начала нынешнего [XX] века (настолько, что преподаватели, не знающие ни слова по-итальянски, преподают Данте общаговским красоткам, взращенным на телевизионных мыльных операх), теперь полностью рассосалась. Со всей своей зоркостью и восхитительным чувством юмора Лафлин, в первую очередь — человек культуры, а сердце, так сильно и горячо бьющееся в его стихах, влюблено во все наследие прошлого.
Прошлое же прошло, умерло, лишилось смысла, если в нем не поддерживать жизнь (оно поддерживает жизнь в нас), продолжая его. Если мы когда-либо окажемся в таком времени, когда вынуждены будем говорить, что раньше существовал тот тип поэзии, который назывался эпиграммой, и его писали веселые греки и римляне, то наше культурное наследие (то есть, разум человеческой расы) в самом деле будет утрачено.
Однако этого пока не случилось. В Джеймсе Лафлине мы имеем весьма ироничного римского поэта и весьма скабрезного — греческого. Что не означает, будто он кого-то имитирует или предлагает гипсовые слепки антиквариата. Он — самый молодой и самый современный поэт из ныне пишущих в Соединенных Штатах. Он — настоящий.
СОБАКА ПЕРГОЛЕЗИ
Несколько десятков лет назад, в пылу одного из тех разговоров, которые в один миг склоняются к обсуждению астмы Пруста, а в следующий — к размеру плиток шоколада в наши безнравственные времена, Стэн Брекидж, самый верный опекун кинорежиссеров, спросил меня, знаю ли я что-нибудь о собаке Перголези.
— Слыхом не слыхивал, — уверенно сообщил я, добавив, что и не ведал о наличии у него собаки. — Что ж особенного в собаке Перголези?
— Тут-то, — ответил он, — и кроется тайна.
Перед этим разговором Брекидж снимал фильм, режиссером которого был Джозеф Корнелл, эксцентричный художник, расставлявший избранные предметы в неглубоких коробочках, создавая захватывающе дивный, отчасти сюрреалистический, отчасти доморощенно-американский тип искусства. Всю свою сознательную жизнь он провел чуть ли не в полном затворничестве на бульваре Утопия в городке Флашинг, штат Нью-Йорк, перебирал в своих коробках вырезки и разрозненные предметы, чтобы сложилась волшебная комбинация вещей — пластиковый попугай из «Вулвортса», карта звездного неба, глиняная трубка, греческая почтовая марка — и размещал в рамке.
Он также делал коллажи и то, что можно назвать скульпторами — вроде кукол на постели из веточек; а еще — фильмы. Для фильмов ему нужен был оператор: так на бульваре Утопия и появился Брекидж. Они отлично сошлись — два гения, изобретающие странную поэзию образов (викторианская золоченая лепнина, лампы-вентиляторы, угрюмые комнаты с меланхолическими окнами). Брекидж был очарован робким, эрудированным Корнеллом, увлекавшимся, среди прочего, составлением пухлых досье на французских балерин прошлого века, учением Мэри Бэйкер Эдди и безделушками всех эпох и континентов.
В одной из их бесед и возникла собака Перголези. Брекидж удивился: что за важность в домашнем животном итальянского композитора? Корнелл был потрясен. Он воздел руки в непомерном ужасе. Что? Не знать собаку Перголези?! До сих пор ему думалось, заметил он с холодком и разочарованием, что он беседует с культурным и утонченным человеком. Если мистер Брекидж не способен понять такую аллюзию, как собака Перголези, не будет ли он любезен тотчас же удалиться и больше не возвращаться?
Брекидж ушел. Так завершилось сотрудничество между самым поэтичным кинорежиссером Республики и одним из самых изобретательных ее художников. Потеря колоссальная, и повинна в расколе собака Перголези.
Я изо всех сил старался помочь Брскиджу и поисках этой неуловимой и важной собаки. Он и сам спрашивал всех соотечественников, которые, по его мнению, могли что-либо знать. Спрашивал и я. Люди, к которым мы обращались, спрашивали других. Биографии и история нисколько не помогли. Никто не знал ничего о собаке, принадлежавшей или как-то связанной с Джованни Баттиста Перголези. Десять лет я спрашивал подходящих людей и при встречах с Брекиджем качал головой, а он качал головой в ответ: с. П. не обнаружена.
Мы даже не задумывались, что Корнелл может так же ничего не знать о собаке Перголези, как и мы. В «Записных книжках» Сэмюэла Батлера II есть поучительный пассаж: «Дзеффирино Карестия, скульптор, сказал мне, что у нас в Англии живет великий скульптор по фамилии Симпсон. Я засомневался и спросил о его творениях. Кажется, он автор памятника Нельсону в Вестминстерском аббатстве. Я тут же догадался, что он имеет в виду Стивенса, создавшего памятник Веллингтон) в соборе Святого Павла. Расспросив его, я понял, что прав».