Собаки не ошибаются
Шрифт:
— М-да… Угрозы не представляет!
— Ясное дело, — согласился с участковым дед.
— В земле долго пролежал… Барабан-то — не повернуть даже, только в металлолом… — провёл моментальную экспертизу участковый.
— Ха, в земле! — усомнился чей-то голос, и я вдруг с удивлением обнаружил, что наш небольшой дворик постепенно заполняется соседями.
— В тайнике!
— А какой он системы? — не выдержал наконец и я.
— Э-э… Семизарядный… — опытным взглядом определил эксперт, хотя барабан не крутился. — А чёрт его знает, какой системы, старьё
Больше всех переживала моя мама, которая к тому времени вернулась с работы; но сосед-участковый быстро её успокоил:
— Протокола, пожалуй, составлять не будем…
— Правильно, — согласился дед.
— Патронов не было? — на всякий случай поинтересовался служитель порядка.
Так семизарядный револьвер неизвестной системы стал моим.
А ещё через пятнадцать минут — нашим, общим. Потому что примчался Рашид-паша.
Его меньше всего интересовало, чьим это грозное оружие было раньше. И кто сделал тайничок, и знал ли о тайничке Ильдус, прежний хозяин дома, — всё это для Рашида было такими пустяками, что и говорить не стоит.
— Ого! — сказал он. — Это — вещь! И хорошо, что ты не жмот!
Если Рашиду-паше нужен был нестреляющий револьвер, значит — и в этом был уверен любой парень с нашей улочки — значит, для дела, для нашего общего дела. Потому что все дела у нас были общие. И Рашид-паша, взрослый человек шестнадцати лет, понимал, наверное, лучше других, что двенадцать маленьких, но верных кулачков лучше, чем пара, пусть даже самых увесистых. А шесть человек — это отряд. И «наша улица» звучит гораздо внушительнее, чем, скажем, «мой дом»…
— …Держи! — просто сказал я, и мне было ни капельки… ну, почти ни капельки не жалко этой ржавой железяки, которая ни на что уже не годилась… но я-то придумал бы, что с ней делать!
— Завтра с утра пойдём на полигон! Не проспи! — Рашид уважительно подбросил револьвер на ладони. — Тяжелюка какая!
— На полигон? — переспросил я, потому что никаких полигонов километров на двадцать вокруг не было.
— Ага, — подтвердил Рашид. — Если только я успею…
Наверное, он вообще не спал в ту ночь. Работал. И работа была не из простых. Потому что утром я не поверил своим глазам.
Похоже, Рашид извёл весь свой домашний запас «шкурок», запас, про который его отец, слесарь по металлу, говорил: «И для внуков моих хватить должно!» Побороть ржавчину до конца, конечно, не удалось — уж слишком глубоко проела она металл, но Рашид усердно тёр и тёр, а когда протёр почти до дыр, промазал всё подсолнечным маслом, и — о чудо! — уже не бесформенную ржавую железяку, а грозное боевое оружие передавали мы из рук в руки! И хотя барабан по-прежнему не поворачивался, а ствол, который, как объяснил Рашид, должен был «переламываться», составлял теперь единое целое со всем остальным, мы, все шестеро, ни на секунду не усомнились: такое оружие не подведёт!
И мы отправились на полигон. Это оказалось недалеко: сразу за огородами.
Тяжёлый револьвер оттягивал руку вниз, но мы упорно учились стрелять… Наверное, правильнее было бы сказать «учились прицеливаться», но всё-таки — мы учились стрелять! Навскидку и по звуку, из положений лёжа и стоя, из-за спины и с локтя… Наверное, если собрать вместе уставы всех армий мира, там не будет и половины тех упражнений, которые к концу лета выполняли мы с лихостью необыкновенной, поражаясь собственной меткости.
Не хочу сказать, что всё лето наша компания была занята только револьвером. Нет, мы делали всё, что обычно делают летом: ходили в лес по грибы, помогали на покосе, купались. Да мало ли летом занятий! Только револьвер придавал всем этим обыкновенным делам какую-то особую значимость.
А потом случилось ЭТО.
Я знаю в подробностях, как всё произошло, хотя сам ничего не видел. Вся наша улица узнала потом эти важные подробности.
… В городке появился опасный преступник. Он приехал, скрываясь от преследования, думал отсидеться. Затаился. Бывает такое, что и преступник приезжает куда-нибудь просто пожить, не совершая никаких преступлений. Бандит считал, что он замёл следы и опасаться больше нечего. Но у него кончались деньги. И тогда он решил рискнуть. Рискнуть, как ему казалось, «по мелочи».
Поздним вечером, почти ночью, он остановил на пустынной улочке, недалеко от нашей, какую-то женщину, показал нож и потребовал отдать все деньги и золотое обручальное кольцо… А женщина то ли перепугалась сильно, то ли, наоборот, с детства такой смелой была, — только вместо того чтобы тихонечко отдать всё, что при ней было, пронзительно закричала. И преступник кинулся бежать — ему-то совсем невыгодно было из-за пустяков шум устраивать. Перемахнул через низкий забор, шмыгнул в тёмный переулок, только светлый пятачок от фонаря пересечь осталось — и тут…
— Руки вверх! — раздался звонкий голос, и в свете фонаря тускло блеснул ствол револьвера.
— Руки вверх! Ни с места!
Рашид был дома, даже, кажется, собирался укладываться спать, когда услышал крик. Женщина кричала так, что сразу стало понятно: случилось что-то страшное. И Рашид, мальчишка со смешным и грозным янычарским прозвищем «паша», не раздумывая бросился туда, где нужна была помощь.
Он заметил тень преступника и кинулся наперерез, под фонарь.
— Руки вверх! Ни с места!
В свете фонаря не видно остатков ржавчины, чёрный ствол смотрит страшно, твёрдая рука не дрогнет. Грабитель словно споткнулся, дышит тяжело и отрывисто.
— Ладно, гад! Твоя взяла…
Но рук не поднял.
— Вперёд! — скомандовал Рашид.
Преступник, будто выполняя команду, сделал шаг, незаметно сунул руку в карман… и вдруг глухо бухнул выстрел…
Рашид упал.
Убийца не успел убежать, потому что сразу за выстрелом появились люди, много людей; кто-то выбил у бандита пистолет, кто-то повалил его наземь…