СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]

Дедюхин Борис Васильевич

Это сообщение несколько успокоило великого князя, а следующее так просто порадовало. Писал далее Альбергати, что как только Исидор со своей свитой появился в Ферраре перед участниками Собора, византийский кир Иван от своего, императорского имени и от имени патриарха Константинопольского известил папу римского Евгения и всех с ним бывших такой речью: «Восточные земли суть Русия. Самое большое православие и высшее христианство суть в Белой Русии, в ней есть государь великий и брат мой, Василий Васильевич, к нему все восточные цари прислушиваются, все великие князья с землями служат ему. Но смирения ради, благочестия, величества разума и благоверия Василий Васильевич не зовётся Царём, но князем великим Русским, своих земель православных».

Василий Васильевич с благодарностью подумал о свояке,

императоре Византии Иоанне Палеологе. Вспомнил и Анну, сестру старшую, столь рано покинувшую этот мир.

Ещё раз перечитал послание фрязина, зацепился взглядом за слова: «К нему все восточные цари прислушиваются, все великие князья с землями служат ему». Это, вестимо дело, лестно, да только сколь верно? Сбежал недостойный Шемяка от суда за постыдные поступки свои в Бежецкий Верх, принадлежащий новгородцам, а там приняли его дружески. И не в Шемяке лишь дело, которого московские лазутчики рано или поздно изловят, и посадят в башню коломенского кремля — в ту самую, хорошо ему знакомую; хуже то, что новгородцы используют любой повод, чтобы досадить Москве.

Не простые отношения и с ближней соседкой — с Тверью. Великий князь её Борис Александрович постоянно колеблется — заключил договор с Сигизмундом [110] , потом сложил целование, объявив литовскому князю, что находится в союзе с Москвой и без её ведома не может заключать никаких договоров, однако вот донесли послухи, что нынче Борис Александрович вступил в тайные переговоры с Казимиром [111] литовским.

Василий Васильевич всё отчётливее понимал, что невозможно прочно объединить все русские княжества единственно мечом воинским, непременно необходим меч духовный. Именно духовенство в лице митрополита Петра решительно содействовало в своё время возвеличиванию Москвы [112] , именно Церковь на протяжении минувших ста лет могущественно способствовала единовластию великого князя Московского. И впредь великокняжеских целей возможно успешно достигнуть только с одновременным решением целей церковных. Потому столь беспокойно и нетерпеливо ждал великий князь вестей из Италии.

110

…заключил договор с Сигизмундом… — Сигизмунд (Жидимонт) Кейстутьевич, брат Витовта, великий князь литовский, властвовавший после Свидригайло в 1432–1440 гг.; был одним из ужаснейших тиранов. Его умертвили князья Чарторыйские, внуки Ольгердовы, в 1440 г. Договор с ним был подписан в 1436 г.

111

…переговоры с Казимиром литовским. — Казимир, сын Ягайлов, преемник Сигизмунда с 1440 г.

112

…духовенство в лице митрополита Петра решительно содействовало в своё время возвеличиванию Москвы… — Митрополит Пётр, родом из Волыни. В 1305 р. избран и посвящён в митрополиты всея Руси, поселился в Москве, приняв сторону князя Юрия Московского. Помогал великому князю Ивану Калите в возвращении Московского княжества. Умер в 1326 г.

Боярин Фома передал с фряжскими купцами своё послание. Было оно исполнено на бумаге теми хитро из-мысленными письменами, которые составляли тайну московских великих князей в их отношениях с видками и послухами: буквы менялись в письме — каждая первая на каждую третью.

Узнал великий князь, что уже несколько месяцев, почти полгода, тянутся на Соборе рассуждения о чистилище, о состоянии праведников по смерти, о прибавлении к Символу Веры «Filioque» (и от Сына). На всём этом настаивают латиняне, а греки всячески противятся. Перенесли заседания из Феррары во Флоренцию, может, там удастся договориться, хотя и вряд ли. А ещё привёл Фома слова митрополита Исидора, обращённые к папе Евгению. Будто бы похвалялся московский владыка в таких словах: «…Все князья и люди в моей руке суть, и епископы; ни един противу меня не может глаголити; и князь великий млад есть, и той в моей воле; а ныне все князья боятся меня». И заключал Фома от себя, что, может статься, митрополит русский не только самый великий философ и книжник, но из всех греков самый приближённый к папе римскому.

Было над чем призадуматься великому князю. Перечитал ещё раз послание Альбергати, затем тайнопись Фомы, произнёс с грустью:

— Ну, вот, начали за здравие, а кончили за упокой, как дальше- можно только гадать.

2

Дмитрий Красный через силу ходил с Шемякой в поход, а вернулся вовсе размочаленный. Василий Васильевич не стал его преследовать, как Шемяку, а велел через специально посланного к нему боярина отправляться в свой удел и сидеть там тихо.

Дмитрий до того ослаб, что не в силах был и на коня всесть, ехал в определённый ему удел в крытом плетёном возке. А когда через три дня подкатил к крыльцу Галицкого деревянного дворца, не имел сил даже ноги из-под полога выпростать да на землю ступить. Два подручных — введённых боярина, один из которых казну княжескую хранил, а другой правил конюшней, молча перенесли своего князя через сени в просторную нижнюю, под женским теремом находящуюся горницу. На озабоченные расспросы встревоженных путных бояр и дворовых слуг отвечали, что князь Дмитрий Юрьевич на рать супротив поганых ходил, притомился в сражениях.

Князь не пожелал проследовать дальше — в спальную, попросил положить его возле печи из муравленых зелёных изразцов- так, знать, назяб, хотя на воле стояло бабье лето.

Слуги подставили к пристенной скамье широкую лавку, накрыли ковром и устроили из пуховика, изголовья и подушек постель Дмитрию Юрьевичу.

Путный боярин, чей путь был до погребов с припасами да поварни с пекарней, повелел слугам принести князю брашно и самолично разложил на пододвинутом к князю расписном столе многообразные яства.

Дмитрий Юрьевич стал брать слабой рукой без разбору всё подряд — солёную рыбу запивал сладким малиновым сиропом, заедал резным медовым пряником.

Бояре с ужасом переглядывались, боясь проронить слово, а скоро поняли, что зря молчат — князь оказался совершенно глух. Съел он сущую малость и безжизненно отвалился к бревенчатой стене, обитой тонко сплетённой рогожей.

Тут всем — и введённым, и путным боярам, и всей челяди — ясно стало, что князь их уже не жилец, и удивлялись только, почему не зовёт он священника для причастия и дьяка для написания духовной. Подумали, что он и речи лишился, сами позвали княжьего дьяка Дементия и послали в монастырь за духовником Дмитрия Юрьевича священноиноком Осием.

Осия и священник с причастием торопливо вошли в сени, опасаясь не застать князя в живых, а тот вдруг, ко всеобщему несказанному удивлению, поднялся с постели и встретил причастие в дверях. Сделал он это явно через силу. От чрезмерного напряжения у него хлынула из носа кровь, и он опять безжизненно повис на руках своих бояр. Осия заткнул ему ноздри бумажками, кровь остановилась. Так потом и в Свод занесли летописцы, что бумажками.

Гнетущая тишина стояла в палате, все пребывали в растерянности, не зная, как понимать происходящее.

Занемогший вдруг опять поднялся и твёрдо попросил:

— Хочу вина испити.

Чашник торопливо исполнил его желание.

— Теперь вон пойдите, дайте мне покой, заснуть хочу.

Все обрадованно подчинились, потянулись один за другим через узкие двери горницы, тихо обменивались словами:

— Видно, полегчает князю.

— Знамо так, дай-то Бог!

— И нам бы поснедать надобно.

— Пойдём к Дионисию Фомину.

И пошли в корчму, где не только поснедать, но и выпить, и напиться можно было.

Но и одного раза чашу не пригубили — прибежал дьяк Дементий, крикнул с порога:

— Отходит князь!

Священноинок Осия, увидев, что опоздал с причастием, торопливо стал читать канон молебный на исход души. Безмолствовали уста Дмитрия Юрьевича, за него поручал его душу Пречистой Деве его духовник:

— Время помощи Твоей пришло, Владычице, время твоего заступничества.

Последний слабый выдох сделал Дмитрий Юрьевич — отлетала трепещущая душа, Осия в слезах жалости и любви утешал её: